Что такое дворянское гнездо чехов
“Дворянское гнездо” в пьесе “Вишневый сад” в изображении А. П. Чехова
… Простите, таких легкомысленных людей,
Как вы, господа, таких неделовых,
Странных я еще не встречал.
А. П. Чехов
Действие пьесы происходит на границе двух веков, когда на смену старой, отжившей эпохе крепостничества и повсеместного господства дворян приходит новое время, новые люди, новые взгляды на жизнь. Пришло время капиталистов и предпринимателей. И “дворянское гнездо”, изображенное в пьесе, представляет собой осколок прежней жизни; и внешние, и внутренние условия показывают, что оно обречено.
К представителям “дворянского
А жизни, которую они вели раньше, к которой привыкли, скоро неминуемо должен был прийти конец, и они, как мне кажется, прекрасно это понимают. Недаром Раневская восклицает: “Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом”.
И Гаев, и Раневская являются аристократами в полном смысле этого слова: они образованны, умны, культурны. Все окружающие признают за Любовью Андреевной женственность, доброту. “Хороший человек. Легкий, простой человек”, – говорит о ней Лопахин”. “Она хорошая, добрая, славная”, – вторит ему Гаев, но тут же добавляет: “Все же, надо сознаться, она порочна”. В чем же тут дело?
Наверное, в том, что у нее нет твердого жизненного стержня, и все ее чувства и душевные порывы очень легковесны, недолговременны, а любовная связь еще больше подорвала ее душевные силы. Что же касается Гаева, то он вообще малосимпатичен: будучи взрослым мужчиной, он не может ни принимать какие-либо важные решения, ни делать что-либо полезное для общества, в котором живет, или хотя бы для семьи. Его инфантильность выражается уже в том, что он не может элементарно заботиться о себе, и этим приходится заниматься престарелому Фирсу.
Единственное, в чем Гаев преуспел, – это прочувствованные монологи, настолько сентиментальные, что окружающим становится просто-напросто неудобно за него. “Баба”, – коротко говорит о Гаеве Лопахин.
Отношения между обитателями “дворянского гнезда” очень дружеские, теплые, ведь их связывают общие воспоминания, воспитание, взгляды на жизнь. Эти взаимоотношения характеризуют их как добрых и мягких людей. Ho отношение Гаева и, еще в большей степени, Раневской к людям, зависящим от них, заставляет посмотреть на них с несколько иной точки зрения.
Раневская, не задумываясь, тратит последние деньги на обеды в ресторане, чаевые лакеям, еврейский оркестр, тогда как ее слуги чуть ли не голодают. Варя мечтает о ста рублях, чтобы уйти в монастырь, не говоря уж о том, что имение продается с молотка.
Несостоятельна Раневская и как мать. Да, она с любовью и добротой относится к дочерям, но ни воспитать их как следует, ни обеспечить их материально, ни уделять им достаточно внимания она не может. Я думаю, что о ней можно сказать однозначно: она плохая мать.
Очень интересно и несколько странно отношение Раневской к вишневому саду: она говорит о своей глубокой любви к нему, о том, что не сможет без него жить, но, получив деньги от Аниной бабушки, с легкостью покидает его и едет в Париж к своему любовнику. He свидетельствует ли это в очередной раз о некоторой легковесности ее чувств? Удивляет также легкость, с которой она присваивает деньги, присланные Ане.
Для раскрытия образов Гаева и Раневской Чехов пользуется таким приемом, как пародийное дублирование. Дуняшу и Шарлотту Ивановну можно рассматривать как карикатуру на Любовь Андреевну, Яшу – на Гаева. В этих людях, каждый из которых является трагикомическим персонажем, нашли отражение худшие черты представителей “дворянского гнезда”, не прикрытые культурой, образованностью, интеллигентностью последних.
Проанализировав образы Раневской и Гаева, можно сделать вывод, что их время прошло. Может быть, их нежелание отдавать сад под дачи продиктовано в большей степени не презрением ко всяческому делячеству и накопительству, а элементарной неспособностью к любой практической деятельности? He знаю, да дело, наверно, и не в этом. Взгляды этих людей, их принципы, привычки отжили свое, и как нам ни жаль их, но надежды Любови Андреевны и Гаева на новую жизнь после продажи сада, скорее всего, не оправдаются.
Да, сад продан, быт их, конечно, изменится, но сами люди остались прежними. И будущее не за ними, а за Аней, Петей. Однако будущее, светлое, радостное, по мнению Чехова, все же есть.
Поэтому все произведение можно рассматривать как оптимистичное, несмотря на печальный для “дворянского гнезда” конец. И главное, на мой взгляд, – пьеса учит искусству жить, которое всегда слагалось, в основном, из умения глядеть вперед.
Related posts:
Образы-символы дворянских гнёзд в творчестве А.П. Чехова
Статья посвящена исследованию образов-символов дворянских гнёзд в творчестве А.П. Чехова. В данной статье приведена типология образа дворянской усадьбы на примерах рассказов А.П. Чехова, проанализированы особенности изображения писателем усадебного мира как символа упадка и кризиса дворянского сословия.
Писатели середины и конца XIX века остро ощущали приближающийся неминуемый конец эпохи дворянских гнёзд, и потому в произведениях данного периода особенно ярко прослеживается меланхолический лирический подтекст, служащий для создания специфического настроения отрадно-ностальгической грусти.
В этом ключе особенно выделяются такие писатели, как И. С. Тургенев, А. Ф. Писемский, И. А. Гончаров, ну и, конечно же, А. П. Чехов, которого всегда, как никого другого, интересовали и тревожили проблемы исторического развития русского общества. В связи с этим, автор, как и все вышеперечисленные, затрагивает тему дворянских гнёзд в своём творчестве.
Если провести параллель между его произведениями, такими как «Дом с мезонином», «Чужая беда», «Крыжовник», «В родном углу», «Вишнёвый сад» и др., сразу бросается в глаза образ, присущий всем этим произведениям, а именно образ дворянского гнезда. Писатель привносят новую ноту в литературу того периода, выступает настоящим «экспертом» дворянства, увековечивая традиции, обычаи и основы этого класса. Несмотря на чёткое осознание им шаткости и несостоятельности данного сословия как класса, несмотря на понимание и признание им того, что дворянство уже давно изжило себя и находится на самом пике декаданса, он всё же глубоко переживает уход дворянских традиций и устоев, с трудом воспринимает распад ранее незыблемых основ семей – поместий, и всё это отчётливо отображается в его произведениях.
Место действия в них весьма разнообразно: это и театр, и вокзал, и церковь, и водяная мельница, и кабинет врача, и дом лесника, и баня, и помещение суда, и трактир, и маленький городок, и улица села, и просто жилые комнаты городского жилища и т. д. Среди этого разнообразия локусов отдельного внимания заслуживают усадьба и дача.
Со второй половины 1880-х годов Чехов в своих произведениях всё чаще и чаще изображает усадьбу, похожую на ту, где некогда жил он сам. Такая частотность употребления образа усадьбы в произведениях писателя позволяет с уверенностью утверждать, что в последний период своего творчества Чехов считал усадьбу наиболее актуальным и подходящим для происходящих событий и времени местом.
Важную роль в раскрытии сущности дворянских имений в творчестве Чехова играет символика, или же образы-символы.
Наиболее яркими образами-символами дворянских гнёзд являются дом, сад, парк, картина, книга, выступающие частями единого целого – усадебного мира. Дворянские усадьбы рисуются словно по некому макету, каждое «гнездо» – словно копия реального дворянского поместья. В своих произведениях Чехов сначала преподносит нам дом, описывая его архитектурные нюансы и изящества, затем писатель плавно переводит внимание читателя на сад, непременно с беседками, затем идут пруд, парк, зачастую с липовыми аллеями, являющимися своего рода обязательными атрибутами дворянской жизни. После читателю предоставляется возможность более подробно познакомиться с предметами интерьера, обихода и традициями обитателей этих поместий.
Однако у Чехова дворянские гнёзда довольно часто предаются разрушению, а то и попросту стираются с лица земли, как, например, в рассказе «Чужая беда»:
«– А это что там за башня со шпилем?
– Это флигель для гостей, – ответил Михайлов.
– Как-то некстати он торчит. Мы его сломаем. Вообще тут многое придётся сломать. Очень многое!» [8, с. 51].
В пьесе «Вишнёвый сад» разрушение старого «гнезда» и вовсе предстаёт перед читателем, как некая спасительная сила, являясь единственным возможным решением для продолжения жизни хозяев в нём. Вот как об этом говорит Лопахин: «Одним словом, поздравляю, вы спасены. Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить… например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишнёвый сад…» [6, с. 134].
Жилище играет роль защитника от губительно влияющей внешней среды для его обитателей, представляет собой ядро всего дворянского быта в целом. Именно поэтому дом является наиболее значимым образом-символом дворянских гнёзд. Однако, несмотря на его доминирующее значение, в большинстве анализируемых в настоящем исследовании произведениях дома не представляют собой что-то объёмное и могущественное, а скорее наоборот выглядят достаточно ветхо и запущенно. Как, например, в рассказе писателя «Чужая беда»: «Сначала он увидел большой каменный дом старинной тяжелой архитектуры с гербами, львами и с облупившейся штукатуркой. Крыша давно уже не была крашена, стёкла отдавали радугой, из щелей между ступенями росла трава. Всё было ветхо, запущено…» [8, с. 51]. Ветхость и шаткость свойственна и дому Белокурова в «Доме с мезонином». Вот как он описывается в этом рассказе: «Тут всегда, даже в тихую погоду, что-то гудело в старых амосовских печах, а во время грозы весь дом дрожал и, казалось, трескался на части, и было немножко страшно, особенно ночью, когда все десять больших окон вдруг освещались молнией» [6, с. 40].
Однако тлением оказывается охвачен не только дом, но и весь уклад дворянско-патриархальной жизни, символом которого он и является. Одна эпоха, как это ни печально, сменяется другой, для которой идеалы предыдущей не представляют собой никакой ценности, не имеют авторитетности.
Сад – следующая неотъемлемая часть усадебного мира, та часть, которая выполняет связующую функцию дома с внешним миром. Он выступаем неким посредником, который отделяет мир благополучия, тишины и покоя от всего чужого и потустороннего.
Сад фигурирует в каждом усадебном произведении Чехова. Однако если, например, Писемский в своём романе «Тысяча душ» предлагает нам своеобразный эталон сада, а И. А. Гончаров в романе «Обыкновенная история» рисует нам настоящую, говоря словами Адуевой, «благодать» [2, с. 37], то Чехов всё чаще и чаще изображает запущенные, старые и заброшенные сады. Вот, например, каким предстаёт перед читателем сад в рассказе писателя «Дом с мезонином», где старость и запущенность являются главными описательными характеристиками сада: «Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Сильно, до духоты пахло хвоем. Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка» [6, с. 40]. Таким же представляется читателю сад и в рассказе «В родном углу», где он даже называется «чудовищем» [8, с. 74], способным поглотить человеческую жизнь: «Сад, старый, некрасивый, без дорожек, расположенный неудобно, по скату, был совершенно заброшен: должно быть, считался лишним в хозяйстве. Много ужей. Удоды летали под деревьями и кричали — «у-ту-тут!» таким тоном, как будто хотели о чём-то напомнить. Внизу была река, поросшая высоким камышом, а за рекой, в полуверсте от берега, — деревня» [8, с. 74].
Так, забытым становится место, являющееся некогда хранителем тайн и семейных секретов, свидетелем многих сцен и сокровенных разговоров. Сначала теряют свою прежнюю силу и значение дом и сад, а затем и целое сословие, превращаясь лишь в воспоминание.
Усадебный мир у Чехова обладает такими неотъемлемыми чертами, как естественность, достоверность, а самое главное – патриархальность. Причём эта категория воспринимается писателем не только в современном аспекте, когда «патриархальный» означает «такой, как в старину, верный старым традициям, чуждый новой культуре, консервативный» [1, с. 787]. Кроме этого, патриархальность у Чехова зиждется на исконном почитании семьи и дома. Многие герои в произведениях писателя с трудом переживают свою оторванность от родного очага: безупречная жизнь невозможна вне его, что хорошо изображено в рассказе писателя «У знакомых»: «Клянусь вам, – продолжала она, останавливаясь среди комнаты; голос её дрожал и из глаз брызнули слёзы, – клянусь вам всем святым, счастьем моих детей, без Кузьминок я не могу! Я здесь родилась, это моё гнездо, и если у меня отнимут его, то я не переживу, я умру с отчаяния» [7, с. 10], – так глубоко переживает приближающиеся торги, а вместе с ними и скорую разлуку с родным «гнездом» героиня рассказа Татьяна Алексеевна Лосева. Эту же мысль воспроизводит и Любовь Андреевна в «Вишнёвом саде»: «Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишнёвого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…» [6, с. 147]. Связана такая привязанность героев к поместью, вероятно, с тем, что лишь в родном имении они отрешаются от всех проблем, раскрепощаются и лишь в эти моменты живут полной гармоничной жизнью, в то время как жизнь за пределами родного «гнезда» заставляет их чувствовать себя не на своём месте, всё там кажется им чужим и посторонним.
Создаётся даже впечатление, что не только мир людей, но и животный мир какой-то неведомой силой привязан к родному уголку, сливаясь с ним воедино. Подтверждением этому служит отрывок из «Дома с Мезонином» Чехова: «Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка» [6, с. 40]. Иволга, являясь «тоже старушкой», отлично вписывается в картину запущенного старого фруктового сада, и тем самым словно дополняет его. В рассказе «В родном углу» при описании сада вниманию читателя представляются удоды – птицы, прославленные своей склонностью к заботе о вырастивших их родителях. Так о них пишет Чехов: «Удоды летали под деревьями и кричали – «у-ту-тут!» таким тоном, как будто хотели о чём-то напомнить» [8, с. 74]. Вероятно, писатель не случайно выбирает именно этот вид птиц, ведь именно они могут напомнить о том, о чём все вокруг стали забывать, превращая всё вокруг в запустение.
Таким образом, очевидным становится то, что жители дворянских гнёзд живут в своём, ограниченном мире, со свойственными ему закономерностями. Однако такое существование их совершенно не угнетает и не утомляет, а даже наоборот, вполне устраивает. Более того, всё потустороннее их отталкивает, кажется чем-то страшным, всё потустороннее их пугает. Так, пространство во всех анализируемых в данной статье произведениях – не просто обычная грань, а своего рода отделение той самой категории патриархальности, о которой говорилось выше, от быта внешнего, постороннего, мира.
Итак, следование традициям, уважение старых порядков, почитание «отцов» – всё это в душе поместных дворян – неотъемлемые составляющие счастливой высоконравственной духовной жизни. Для жителей дворянских поместий невозможно нормальное существование без вышеперечисленных компонентов, невозможно гармоничное и духовное развитие.
Подводя итог всей статьи, следует отметить, что Чехов при создании образов дворянских гнёзд в своих произведениях в действительности регулярно обращается к символике, которая прекрасно отражает всё богатство, красоту и традиции усадебного мира. Но стоит также отметить, что именно эти образы-символы и выявляют упадок всего дворянского сословия, именно они и знаменуют его гибель.
«Дворянское гнездо» — роман Ивана Тургенева
Роман И.С. Тургенева. Написан в 1856-1858 гг. Первая публикация состоялась в 1859 году в журнале «Современник».
Краткое содержание романа «Дворянское гнездо»
Центральный персонаж романа – Федор Иванович Лаврецкий, дворянин, во многих чертах напоминает самого И.С. Тургенева. Мать Федора Лаврецкого умерла, когда мальчик был совсем маленький. Первоначально его воспитанием занималась властолюбивая и жестокая тетка, а потом отец, который придерживался англофильских взглядов. В итоге Федор Иванович вырос сильным, здоровым и выносливым и даже казался суровым на вид, однако характер имел мягкий и немного застенчивый.
Семья Коробьиных в театре. Иллюстрация К.И.Рудакова
В положенное время Лаврецкий покидает родовое имение и продолжает образование в Москве, где и встречает свою будущую жену Варвару Павловну Коробьину. Молодой мужчина без памяти влюбляется в красивую девушку и делает ей предложение. К несчастью, Варвара Павловна имеет совершенно иные взгляды на жизнь, нежели Лаврецкий. Для нее комфорт важнее чувств, и Федор Иванович становится лишь богатым спонсором ее красивой жизни. Душа, чувства и мысли мужа ее совершенно не интересуют. Молодожены уезжают в Париж, где через некоторое время Варвара Петровна заводит роман с французом. Лаврецкий узнает это, и с разбитым сердцем возвращается на родину, не желая больше никогда видеть предавшую его женщину.
В России Лаврецкий едет с визитом к своей кузине, где знакомится с двумя ее дочерями Лизой и Леночкой. Федор Иванович покорен глубиной души и чистотой помыслов Лизы, которые идут ярко контрастируют с коварством и мелочностью Варвары Петровны. Лаврецкий осознает, что влюблен в Лизу. Вскоре он получает из газет сообщение, что его супруга умерла. Тогда, убедившись в высоких моральных идеалах Лизы, Федор Иванович делает юной девушке предложение руки и сердца. Лиза принимает его.
Лаврецкий и Лиза выходят из церкви. Иллюстрация К.И.Рудакова
Однако вскоре выясняется, что Варвара Петровна жива и невредима и вернулась в Россию. Узнав об этом, Лиза принимает решение уйти в монастырь. Финал романа представляет собой эпилог, в котором автор показывает нам героев спустя несколько лет. Лаврецкий приезжает в дом кузины, где видит ту же обстановку, что и при Лизе, он вспоминает любимую женщину. Позже он навещает Лизу в монастыре, но она отводит взгляд и прилагает усилия, чтобы не смотреть на бывшего жениха.
История создания романа «Дворянское гнездо»
Замысел романа возник у писателя в начале 1856 года. Однако полноценную работу над ним он начал лишь летом 1858 года, к октябрю рукопись была готова, а в декабре Тургенев внес последние правки в текст.
Лаврецкий. Иллюстрация К.И.Рудакова
Стоит отметить, что созданию романа предшествовал тяжелый период в жизни писателя. Иван Сергеевич в августе 1856 года уехал из России и около двух лет прожил заграницей. В этот момент наступил конец отношениям писателя с Полиной Виардо, которую Тургенев любил всю свою жизнь. Иван Сергеевич остро переживал разрыв с любимой женщиной, ощущал себя покинутым и одиноким. Он понимал, что в силу возраста он уже вряд ли создаст семью. К тому же у писателя стало ухудшаться здоровье – он впервые столкнулся с приближающейся старостью.
Эти тяжелые личные переживания наложились на тревожные размышления о судьбе России. Молодой император Александр II получил в управление страну, которая только что потерпела сокрушительное поражение в Крымской войне. Кроме того страна стояла на пороге глобальных перемен во внутренней жизни, так как старый порядок совершенно себя изжил. Прежде всего, эти перемены касались отмены крепостного права.
Все эти проблемы Иван Тургенев обсуждал со своими друзьями Василием Боткиным, Павлом Анненковым, Александром Герценом, обдумывая сложившуюся ситуацию. Таким образом, работа над романом «Дворянское гнездо» стала для писателя способом переосмыслить и изжить из себя личную драму, проситься с прошлым и обрести новые ценности в жизни.
Смысл названия романа
Иван Тургенев использовал образ гнезда как символ семьи, любви и личного счастья. Его герой Федор Лаврецкий живет «инстинктом счастья», и этот инстинкт до того силен, что помогает пережить даже предательство жены. Сломленный изменой Федор Иванович нашел в себе душевные силы еще раз открыть сердце навстречу любви. И когда счастье, казалось бы, уже запорхнуло в его дом, оно снова ускользает.
Лиза. Иллюстрация К.И.Рудакова
А вот Лиза Калитина, кажется, изначально знает, что счастье невозможно. Она с ранней юности готовит себя служению Богу. Для нее «гнездо» это такой дом. Дом, где она будет укрыта от постыдных влечений и не станет игрушкой темных сил.
В итоге образ «гнезда» автор расширяет до дворянской культуры в целом. Тургенев видит, что время «дворянских гнезд» уходит в прошлое. На на смену им приходит новый исторический этап 1860-х годов.
Реклама фильма «Дворянское гнездо»
Тургенев отмечает, что «дворянские гнезда» изжили сами себя. Гнездо, как символ родины, покинуто его обитателями. Представители российского дворянства редко говорят на русском языке, предпочитая французский. Большую часть года проводят заграницей, забывают свою культуру, слепо перенимая чужеземную. Родителя-дворяне сами не воспитывают детей, передавая их нянькам и гувернерам, а то и вовсе отдавая в чужие семьи – все это разрывает связь между поколениями и лишает молодежь корней. Те же молодые дворяне, кто все-таки решает остаться в «родовом гнезде», в большинстве своем влачат жалкое существование – спят, едят и развлекают себя сплетнями, картами да музицированием.
Лаврецкий у Марфы Тимофеевны. Иллюстрация К.И.Рудакова
Таким образом, сложившееся к этому времени положение вещей в России, когда крепостные изнемогали под тяжестью работы и их подневольного образа жизни, а дворяне духовно деградировали от безделья и праздности, достигло своего апогея к середине XIX века.
Популярность романа «Дворянское гнездо»
«Дворянское гнездо» называют первым социально-бытовым романом в России. Сразу же после выхода книга приобрела огромную популярность. В какой-то момент стало даже считаться дурным тоном, если выяснялось, что образованный человек не читал это произведение. Даже скромный в своих оценках Тургенев признавал, что роман приобрел небывалую известность.
Обвинения в плагиате
Однако с «Дворянским гнездом» у Ивана Сергеевича связана и не очень приятная история. После выхода книги писатель Иван Гончаров возмутился, что Тургенев взял идеи из сюжета его романа «Обрыв». Дело даже дошло до «третейского суда», однако доказать свою правоту Гончарову не удалось. Все сошлись во мнении, что такой поворот сюжетной линии, когда одна из главных героинь романа уходит в монастырь, вовсе не уникален и вполне может использоваться не только Гончаровым, но и другими авторами в своих произведениях.
Экранизация романа «Дворянское гнездо»
Роман Ивана Сергеевича Тургенева был экранизирован четыре раза. Первый телевизионный фильм режиссера Владимира Гардина вышел в 1914 году.
Кадр из фильма «Дворянское гнездо» (1914)
Вторую киноверсию создал режиссер Андрей Кончаловский в 1969 году. Главные роли в этой киноленте исполнили Леонид Кулагин и Ирина Купченко.
Кадр из фильма «Дворянское гнездо» (1969 год) Реж. Андрей Кончаловский
В 1965 году на экраны вышел югославский фильм режиссёра Дэниэла Марусича. А в 1969 году свою версию тургеневского сюжета представил режиссёр Ганс-Эрик Корбшмидт из ГДР.
Сила робкого дыхания
На Новой сцене МХТ им. А.П.Чехова играют «Дворянское гнездо» с верой в трепет первого поцелуя
Режиссер Марина Брусникина выбрала на этот раз для постановки на Новой сцене МХТ не современную, а классическую прозу. Причем остановила свой выбор на литературе, которая во многом противоположна той, что осваивалась ею в том же МХТ.
Прав у человека, зараженного комплексами, процессами распада, разрушительной рефлексии и бунта подсознания, на современной сцене, в современной литературе куда больше, чем у цельной личности, взыскующей любви. Проза Тургенева, вызванная к жизни театром, есть если не укор, то напоминание нынешнему времени о том, что потребность в подлинных чувствах, возвышающих личность силой переживания, страдания, никуда не только не исчезла, не выветрилась в эпоху вседозволенности.
Под флагом новой голой правды о голом человеке, разрушений табу на самом деле утверждается в правах что-то другое. Современное искусство, зачастую лишая прав на интимное, потаенное, обедняет, упрощает духовный строй личности. Человек превращается в пациента клиники неврозов, в больного, которым управляет сила основного инстинкта.
Нужна ли такая, медицинская, правда? Безусловно. Но если только так мы будем смотреть на современного человека, то возникнет новая неправда.
Постановка «Дворянского гнезда» в связи с этим, несмотря на заявленную скромную камерность, есть нечто большее, чем просто удачный спектакль с состоявшимися актерскими работами. Тут если не отвоевывается право, то с мягкой женской настойчивостью ставится спектакль о людях, которые, приходя в мир, жаждут гармонии, цельного сосуществования. Даже когда этого не случается и мир должен был бы для них развалиться, они не повергаются в хаос инстинкта, а принимают невзгоды со стоическим достоинством перед безрадостными обстоятельствами жизни.
Тургеневскую девушку Лизу Калитину играет еще студентка Школы-студии МХАТ Яна Гладких, а Федора Ивановича Лаврецкого – уже сверхпопулярный актер Дмитрий Дюжев. В кино бы сказали, что в случае назначения на роль совсем юной актрисы Брусникина не только не ошиблась – попадание оказалось стопроцентным.
И дело не только в том, что начинающая актриса почти не использует грима, поскольку внешние данные не требуют подкраски и подмалевки, и не только в том, что Марина Брусникина безошибочно почувствовала в строе личности Яны Гладких способность откликнуться на тургеневский идеал, столь чуждый, казалось бы, нашему времени. Вместе режиссер и актриса смогли сделать убедительным и достоверным жизнь этого идеала на сцене. Вот где вспоминаешь о подлинной мхатовской интонации, поскольку роль дышит вниманием к тексту, к психологической подробности и нюансам. Как, к примеру, сыграть стыдливую скромность, смущение и трепет первого поцелуя, вообще сам первый поцелуй у Тургенева? Сыграть, чтобы не впасть в карикатуру, сыграть достоверно, чтобы современный зал поверил этим ушедшим с нашей сцены хрупким и нежным переживаниям?
И ведь играют, когда в ночном саду двух влюбленных тянет друг к другу сила большая, чем внушенные правила долга и воспитания. Сыграны именно оттенки душевного трепета, колебаний, неуверенности, робкого страха перед этим самым первым поцелуем Лизы Калитиной. Правда, солирует в сценическом дуэте пока студентка, а не звезда Дмитрий Дюжев. Не проходит бесследно для сцены, особенно для таких спектаклей, требующих от актера особой настройки души, участие в ток-шоу, телепроектах и всякого рода иных глянцевых искушениях массмедиа. Робким студентом кажется как раз Дюжев, а не начинающая Гладких. Ему, так много сыгравшему к своим тридцати, эта роль дается отчасти, поскольку в игре актера самым слабым звеном кажется неуверенность именно в том, что называется внутренней жизнью персонажа. Сцены же, требующие открытого темперамента, даются ему пока куда лучше – к примеру, горячие объяснения с вернувшейся на родину женой, убийственная ирония и презрение к ней.
Этот спектакль силен прежде всего женскими актерскими работами Наталии Егоровой (Марья Дмитриевна Калитина), Нины Гуляевой (Марфа Тимофеевна Пестова), Дарьи Мороз (Варвара). Всех их режиссер подает как прежде всего талантливых и ярких, красивых по-своему. Все они действительно – из дворянского гнезда, в котором невозможна жизнь без музыки, вокальных дуэтов, постоянно звучащих в спектакле. У каждой из них свое легкое дыхание.
Нельзя не заметить и блистательной игры Дмитрия Назарова в роли немца, учителя музыки Лемма. С этой ролью в спектакль входит еще одна важная тема: чувство подлинного, которое разделяет тургеневских персонажей. Есть те, кто безошибочно чувствует настоящее, а есть те, кто имитирует бытие, будь то способность услышать музыку или уметь полюбить.
Известия, 10 ноября 2009 года
Марина Давыдова
«Несдюженный» Тургенев
В МХТ им. Чехова на Малой сцене Марина Брусникина поставила «Дворянское гнездо». Роль Лаврецкого неожиданно для многих, а в особенности для себя самого, сыграл в этом спектакле Дмитрий Дюжев.
«Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь. «
«Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение. «
Ах, Михал Михалыч. После него даже совестно браться за перо. Добавить решительно нечего. Ну разве что артистов по фамилиям назвать, ибо искрометно описанные Жванецким трудности советского кино оказались совершенно неотличимы от трудностей постсоветского театра.
Не портят борозды Дмитрий Назаров в роли немца Лемма и чудесная Нина Гуляева, играющая Марфу Тимофеевну с тем чувством внутреннего достоинства, которое, по верному слову классика отечественной эстрады, особенно плохо дается нашим артистам. Но и роль Марфы Тимофеевны, и образ Лемма вряд ли можно счесть «несущей конструкцией» спектакля, они все ж таки персонажи фона. Зато по несущей конструкции, коей в случае с «Дворянским гнездом», безусловно, является роль Лаврецкого, тут прошла основная трещина.
С самого начала всем было ясно, что Дмитрий Дюжев мало походит на утонченного тургеневского героя. Длящаяся три с половиной часа постановка Художественного театра всецело подтвердила эту заранее известную истину. Дюжев старается изо всех сил. Он играет сдержанно, с явным осознанием некоей возложенной им самим на себя миссии. Он пытается выпрыгнуть из привычного уже амплуа обаятельного повесы с криминальным душком и напрочь забыть о пошловатой сериальной эстетике. Даже свой бьющий через край комедийный темперамент он старается как-то приглушить, придавить, замаскировать. На решение этих ответственных задач у звезды «Бригады» явно уходят все наличные актерские силы и на решение прочих задач их явно не остается. От необходимости все время держать себя в ежовых рукавицах Дмитрий Дюжев явно тушуется. Вся его мощная фигура словно бы зажата в тиски. Что делать с руками, ногами и особенно головой, он явно не понимает, ибо кроме обаяния повесы, комедийного темперамента и лукавых смеющихся глаз, которых вполне достаточно, чтобы стать любимцем публики (и совершенно ненужных, чтобы играть Лаврецкого), у Дмитрия Дюжева, увы, ничего нет.
МК, 13 ноября 2009 года
Марина Райкина
В МХТ свили гнездо
Дмитрий Дюжев сыграл первую драматическую роль
Белый рояль. Белый балкон с балясинами. Платья на кринолинах. 1842 год. Уездный город О… Дворяне. Как себе представляют уплывший в небытие ХIХ век, показали на сцене Художественного, где режиссер Марина Брусникина выпустила “Дворянское гнездо” Тургенева. Насколько актуальны сегодня тургеневские барышни и их взаимоотношения с мужчинами, наблюдал обозреватель “МК”.
Весь уездный городок О… раскинулся на малой сцене вверх и вниз. Над черным кабинетом, освеженным только белым роялем, навис белый массивный балкон с точеными балясинами (лаконичная сценография Алексея Порай-Кошица и Екатерины Кузнецовой). Вообще все тургеневское “гнездо” строго выдержано в белых тонах — костюмы героев тоже в светлой гамме. Впрочем, согласно решению художницы Светланы Калининой, чистоту разбавят два костюма (мужской и женский) цвета изумруда, надетые на не очень хороших людей — порочную Варвару и карьериста Паншина.
Отважный человек режиссер Брусникина, взявшаяся за большой роман о неведомой жизни, неведомых людях, говорящих так непонятно: “Владимир Николаевич навел речь на музыку”, — но так красиво, как бывает необъяснимо красиво в антикварных лавках — ведь умели, делали, а секрет утрачен.
Секрет Марины Брусникиной в ее почтении к хорошей литературе и хорошем вкусе при работе с ней. Опущены роскошно написанные Тургеневым исторические подробности из жизни героев (например, родословная Лаврецких, Калитиных, Коробьиных…) Тильзитский мир, вольнодумство, 1825 год — их тоже нет на сцене. Зато есть прозрачная, словно ускользающе-текучая, проза — и в диалогах, и в авторском тексте, оставленном героям.
Вот входит Лаврецкий в светлом сюртуке — Дмитрий Дюжев — и говорит о Лаврецком же:
— Войдя однажды в отсутствие Варвары Павловны в ее кабинет, Лаврецкий увидал на полу маленькую, тщательно сложенную бумажку. Он машинально ее поднял, машинально развернул и прочел следующее, написанное на французском языке: “Милый ангел Бетси! (Я никак не решаюсь назвать тебя Barbe или Варвара — Varvara.) Я напрасно прождал тебя на углу бульвара; приходи завтра в половине второго на нашу квартирку”.
Актеры существуют в двух измерениях: как персонажи и как актеры, на них смотрящие: герои и их комментаторы. Такое скольжение весьма рискованное, и гарантия качества здесь только мастерство. Ну а тут… можно только руками развести — на сцене мощнейшая команда. Сразу три мхатовских бриллианта — Нина Гуляева, Наталья Егорова и Владимир Назаров. Это тот самый Художественный театр, где подлинность существования измеряется каратами. Паузы, междометия, полувзгляды, хохот, всхлипывания, молчание — что тут особенного? А образы объемные, полноценные. У каждого неповторимая пластика роли: широкая, сочная у Егоровой, ухватистая, смешная у Гуляевой. А Христофор Теодор Готлиб Лемм, учитель музыки в исполнении Назарова, — неспешно-печально-трогательный. Даже в небольшой роли Гедеоновского — Владимир Тимофеев — хорош и точен.
Вторые и третьи роли делают атмосферу спектакля. А что же главные — Лаврецкий и Лиза Калитина?
Несмотря на разницу в положении и статусе (студентка Яна Гладких и кинозвезда), оба находятся в одинаково сложном положении дебютантов: ее никто не знает, его, как смешного верзилу, знает вся страна. А тут не “Жмурки” убогие — драма высшей пробы! Хорошо, что в МХТ ходит воспитанная публика и при первом явлении звезды Дюжева на сцене не раздаются попсовые аплодисменты. Но скорее тому виной и сам Дюжев — он здесь другой. По сути, это первая большая драматическая роль острохарактерного артиста. И надо сказать, что в этом качестве Дмитрий оказался куда интереснее всех своих предыдущих “жмуриков”. Он прекрасно читает текст от третьего лица и легко переходит на диалог. Его сцена с Лизой в финале первого акта почти без слов, но в воздухе поселяется и трепет, и страх, и невозможность счастья.
Жизнь людей, независимо от времени и прописки, пустота и ценность слов, невозможность счастья, что было в руках, случайность факта жизни и реальность факта смерти — сыграли артисты.
“Лаврецкий посетил тот отдаленный монастырь, куда скрылась Лиза, — увидел ее. Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства. На них можно только указать — и пройти мимо”.
Время новостей, 16 декабря 2009 года
Анна Гордеева
Тургенев по-художественному
Премьера в МХТ
Не слишком веришь и Ксении Лавровой-Глинке: актриса рисует свою героиню (эту самую загулявшую жену) слишком резкими, буквально саркастическими красками: ее «раскаяние» представлено чуть не в стиле немого кино, надо быть уж совершеннейшим слепцом, чтобы не видеть фальши, а все уездное общество (кроме Лаврецкого) верит ей моментально. Зато три другие женщины сотворены просто образцово.
Культура, 17 декабря 2009 года
Ирина Алпатова
На фоне автора
«Дворянское гнездо» в МХТ имени А.П.Чехова
Впрочем, опытные мхатовские мастера, словно вспомнив об уроках старого театра с его характерностью и психологичностью, все это нам время от времени демонстрируют. Нина Гуляева (Пестова), Наталья Егорова (Калитина), Дмитрий Назаров (Лемм) создают «иллюстрации» весьма высокого качества, далекие от дилетантского новодела. Да и дебютантка, студентка Школы-студии МХАТа Яна Гладких (Лиза), если избавится от весьма понятной пока робости и скованности, способна будет продемонстрировать свою явную одаренность, в том числе и с точки зрения умения плести тургеневские «кружева» психологических нюансов.
А в целом, если читатель ознакомится с приведенной рядом рецензией на чеховского «Иванова» в постановке Юрия Бутусова, то поймет, что МХТ имени А.П.Чехова по-прежнему открыт всем ветрам современной режиссуры, всем жанрам, приемам и стилям, чередуя в своей работе активные поиски нового с тщательным повторением пройденного. Тем самым подтверждая идею своей изначальной «общедоступности».