Что сказал толстой после брачной ночи
О вреде ведения дневника, или За что Лев Толстой получил первую пощечину?
23 сентября 1862 года, 145 лет назад, в церкви Рождества Богородицы на Великокняжеском подворье в Москве состоялось венчание графа Льва Николаевича Толстого и Софьи Берс. Граф был мужчина хоть куда, хотя и не первой молодости для женитьбы, все-таки, 34 года. Что дало повод вездесущим старушкам судачить: «Видно, из богатых, раз за него такая девчушка пошла…»
Нет, Лев Николаевич не был особо богат, более того, прожил довольно бурную молодость, растрачивая свой любовный пыл на всех, кто ответил на его нескромные ухаживания. Но вся беда заключалась в том, что скрупулезный писатель тщательно фиксировал каждую свою любовную победу в дневники, которые вел с незапамятных времен.
Несколько слов о том, как они познакомились. Имения Толстых и Берсов находились по соседству, и Лев Николаевич часто бывал в гостях у отца Софьи, Андрея Евстафьевича, придворного врача. Дело в том, что два брата писателя умерли от туберкулеза, и он с тех пор очень тщательно относился к своему здоровью, при каждом удобном случае посещая доктора и консультируясь у него.
Таким образом, Соня и все ее сестры и братья выросли у графа, как говорится, на глазах. И надо сказать, до поры до времени фавориткой Толстого была отнюдь не Соня, а ее сестра Лиза. Но однажды доктор принес домой фотоаппарат, которым безраздельно завладела именно средняя из сестер. Она все лето бегала с этим фотоаппаратом, делала снимки, а осенью вдруг неожиданно представила на суть домашних и близких рукопись повести «Наташа». Причем, в одном из крайне непривлекательных героев, с некрасивой наружностью, Лев Николаевич узнал себя. Это его очень задело. Он внимательно посмотрел на «писательницу». И увидел в этом задорном взгляде нечто такое, что заставило его сердце биться учащеннее…
Но «некрасивому» графу еще нужно было завоевать уважение и любовь этой «пигалицы». Что ему, человеку к тому времени довольно известному, не составило особого труда. Правда, он и сам долго ходил вокруг да около, не веря в то, что ему ответят согласием. Об этом можно судить хотя бы по тому, что он доверил официальное предложение руки и сердца четвертушке бумаги, которую таскал в кармане около недели.
Зато потом дело сладилось чрезвычайно быстро. Признание было вручено 16 сентября, а на 23-е, через неделю, уже была назначена свадьба. И самой невесте, и ее родителям очень польстило то, что граф решился на такой шаг, и никаких проволочек не последовало.
А дальше случилось то, что никакой здравомыслящий человек сегодня делать не будет. За три дня до свадьбы Лев Николаевич вдруг решил посвятить Софью Андреевну в самые интимные тайны своей прошлой жизни. Здесь нашлось место всему: и рассказам о бурных оргиях с девками, в которых он принимал участие с полковыми друзьями, и попойкам, в которых в пору его молодости недостатка не было. И даже о крестьянке Аксинье, которая помогала барину снять томление плоти короткими летними ночами, чуть ли не на сеновале…
Положа руку на сердце: нужны были эти грязные подробности 18-летней невинной девушке? Воспитанной на идеалах возвышенных чувств, скорее всего, имевшей самое поверхностное понятие о физической стороне любви? Нужно ли было кормить ее этими рассказами? Да, Толстой, наверняка, чувствовал себя героем, — как же, он будет отныне чист, как младенец, снимет тяжкий груз со своей души. А о том, что эти тонны пошлости, разврата и пренебрежительного отношения к прекрасному полу могут сломать пылкую, возвышенную душу девушки, он не задумался ни на секунду.
И еще одно обстоятельство, которое, безусловно, развязало руки словоохотливому графу: он прекрасно знал, что юная невеста все это будет вынуждена проглотить молча. Отменить свадьбу за три дня до ее проведения Соне не дадут нормы морали: ведь она дала сразу два согласия — и Льву Николаевичу, и родителям. И кто его знает, может быть, именно в эти тягостные минуты в мозгу девушки промелькнула мысль: ну-ну, поговори-поговори. Вот только поженимся, я тебе устрою оторванные годы…
Уже гораздо позже Толстой признается в одном из своих произведений: «Большая часть мужчин требует от своих жен достоинств, которых сами они не стоят». Как шутят острословы, «Хорошая мысля приходит опосля». Вряд ли сам Лев Николаевич думал об этом в последние холостяцкие денечки.
То, что ее новоиспеченный супруг ведет дневник, Соня узнала во время ужасных для себя признаний жениха незадолго до свадьбы. Заглянуть в записи она, естественно, не могла, так как в дом к мужу попала уже после свадьбы. Но при первой же возможности, когда муж ненадолго отлучился, она перерыла все в комнате и нашла этот дневник. Читать его она начала, как и все романтические натуры, с конца. И тут же наткнулась на свежую запись, датированную 24 сентября. В ней в качестве оценки первой брачной ночи стояли два коротких, как выстрела, слова: «Не то!».
О том, что жена заглянула в записи, Лев Николаевич узнал сразу же после своего возвращения. Его кроткая, смирная, такая восхитительная Сонечка превратилась в самую настоящую фурию. Она подлетела к мужу с дневником в руках, и тут же начала хлестать его наотмашь по щекам, губам, глазам, по чему придется. Конечно, крепкий и гораздо более сильный муж мог схватить ее за запястья и прекратить эти проявления гнева. Но что он мог возразить?!
Их помирил роман «Война и мир», работу над которым великий писатель начал практически сразу после женитьбы. В обязанности молодой жены входило переписывание начисто новых страниц. Порой разобраться в этих хитросплетениях написанных и перечерканных слов было мучительно тяжело. Но жизнь с гением иного и не предполагает. Особенно с таким, как Лев Николаевич, который мог переписывать один и тот же эпизод пять-семь раз.
Ирония судьбы: у матери Софьи Андреевны было 13 детей, из которых пятеро умерли в раннем детстве. И она повторила практически ту же судьбу: 13 родов и четверо умерших детей. Вот только различия были в том, что мама выкормила своих детей сама, а у Софьи очень болела грудь, а потому пришлось нанимать кормилицу. Говорят, «образцово-показательный» граф Толстой был этим ужасно рассержен…
Я преднамеренно не хочу касаться дальнейших взаимоотношений Толстого и его жены, с которой они прожили долгих 48 лет. Гораздо интересней рассказать о судьбе их некоторых детей. Первенец — Сергей — родился на следующий год после свадьбы и умер в 1947 году, прожив 84 года. Второй ребенок — дочь Татьяна — родилась спустя год, в 1864 году, и пережила брата на три года, почивши в 1950 году. А последней из детей Толстых ушла из жизни Александра Львовна, которая родилась на 20 лет позже Татьяны и закончила свой земной век в 1979 году. В сущности, не так давно…
«Он боялся охлаждения любовной лихорадки» Как Лев Толстой страдал от любви и доводил невесту до слез
Фото: Карл Булла / РИА Новости
Историк русской литературы, профессор Оксфордского университета Андрей Зорин выпустил краткую биографию Льва Толстого, в которой решил не делить материал на «биографический» и «творческий», а Толстого-художника не противопоставлять Толстому-мыслителю, как это было принято в советской традиции. Поэтому пацифизм Толстого, вегетарианство, эволюция его религиозных взглядов и отношение к сексуальности рассматриваются одновременно с его знаменитыми произведениями, поскольку одно без другого невозможно. Книга «Жизнь Льва Толстого: опыт прочтения» вышла в издательстве «Новое литературное обозрение». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент текста, посвященный женитьбе Льва Толстого на Софье Берс.
Мысль о женитьбе не была новой для Толстого. Строить планы семейной жизни он начал, едва перешагнув порог двадцатилетия. Еще в 1851 году он писал в «Дневнике», что приехал в Москву «с тремя целями. 1) Играть. 2) Жениться. 3) Получить место». Удалось ему только первое, хотя он и заключил потом, что это было «скверно и низко». Матримониальные планы он, «благодаря умным советам брата Ник[олиньки]», решил временно оставить, «до тех пор, пока принудит к тому или любовь, или рассудок, или даже судьба, которой нельзя во всем противудействовать».
Через восемь лет, 1 января 1859, года он пришел к выводу, что «надо жениться в нынешнем году — или никогда». В его дневниках и письмах упоминается около десятка молодых женщин, к которым он присматривался как к потенциальным невестам, но практические шаги в этом направлении Толстой сделал только однажды. В 1856 году он собирался жениться на Валерии Арсеньевой, опекуном которой стал после смерти ее отца.
Разумеется, такое решение давалось ему тяжело. В дневнике Толстой постоянно задавался вопросом, любит ли он Валерию и способна ли она сама на настоящую любовь, находил ее то прелестной, то фальшивой и глупой. Он засыпал девушку назидательными письмами, в которых объяснял, как ей следует одеваться, чувствовать и вести себя, чтобы стать хорошей женой. Вне всякого сомнения, их частые беседы развивались по тому же сценарию. В конце концов эти своеобразные отношения утомили обоих. В начале следующего года Толстой внезапно отправился за границу, послав Валерии письмо с формальными извинениями. Двумя годами позже идеализированный образ Валерии — такой, как она представлялась ему в разгар этого навязанного им самому себе увлечения, — возник в его романе «Семейное счастье», где он воображал себе их несостоявшуюся совместную жизнь.
«Воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму, — писал Толстой в начале 1860-х годов в статье «Воспитание и образование», — воспитание, как умышленное формирование людей по известным образцам, — не плодотворно, не законно и не возможно. Права воспитания не существует. Я не признаю его, не признает, не признавало и не будет признавать его все воспитываемое молодое поколение, всегда и везде возмущающееся против насилия воспитания». Между тем именно такой «нравственный деспотизм» Толстой практиковал в отношении бедной Валерии, которая не решалась протестовать из страха потерять столь завидного жениха.
Дело в том, что Толстой считал семью не столько союзом двух отдельных людей, сколько единой симбиотической личностью. В «Анне Карениной» Левин, самый автобиографический из персонажей прозы Толстого, с удивлением замечает после женитьбы, что его жена «не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он». Представления Толстого о браке были такими же максималистскими и бескомпромиссными, как и требования к литературному тексту. Разница, однако, состояла в том, что он понимал: если он неправильно выберет себе спутницу жизни, следующей попытки у него уже не будет.
Прежде чем влюбиться в свою будущую жену, Левин часто бывал в доме Щербацких и влюбился в дом Щербацких. Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких. Сам Левин не помнил своей матери, и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и матери. Все члены этой семьи, в особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой, и он не только не видел в них никаких недостатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их, завесой предполагал самые возвышенные чувства и всевозможные совершенства.
Замужество двух старших сестер Щербацких избавило Левина от необходимости выбирать. Положение Толстого в доме доктора Андрея Евстафьевича Берса было отчасти сходным, но более сложным. Как друг и частый гость Берсов, Толстой был заворожен жизнью счастливой семьи, которой сам он в детстве был лишен. Сама эта семья была связана с его детскими воспоминаниями — жена Берса Любовь Александровна, урожденная Иславина, с ранних лет была подругой Толстого. По семейной легенде, десятилетний Лев однажды столкнул ее с балкона из ревности. Как-то Толстой сказал сестре, что если когда-нибудь женится, то это будет только в семье Берсов.
Как и у Щербацких, у Берсов было три дочери. Толстой любил проводить время с подрастающими девушками, которые живо интересовались литературой и восхищались «графом» («le comte»), как они называли его между собой. В отличие от Левина, Толстой был еще и знаменитым писателем. В старых русских семьях было принято отдавать дочерей замуж по возрасту, и когда Берсы впервые догадались о намерениях Толстого, они были убеждены, что его интересует Лиза, старшая и самая серьезная из сестер, более всех, по общему мнению, готовая к роли жены и хозяйки дома.
Толстой тоже рассматривал этот вариант. «Л[иза] Б[ерс] искушает меня; но это не будет. — Один расчет недостаточен, а чувства нет», — записал он в дневнике в сентябре 1861 года. В следующем году события приняли драматический оборот. На пути в Самарскую губернию на кумыс Толстой на день остановился в Москве у Берсов. После его отъезда младшая сестра Таня увидела среднюю Соню в слезах. «Tu aimes le comte?» («Ты влюблена в графа?») — спросила удивленная Таня, в числе добродетелей которой не было способности удерживаться от неловких вопросов. «Je ne sais pas (Я не знаю), — ответила Соня, которую как раз этот вопрос не удивил, — у него два брата умерли чахоткой».
Соня уже обещала руку и сердце студенту Митрофану Поливанову, и пятнадцатилетняя Таня была поражена открывшейся ей «двойственностью чувств». После возвращения «графа» из Самары он встречался с Берсами на их даче в селе Покровское и в Ясной Поляне и впервые обратил внимание на Соню не как на девочку, а как на очаровательную молодую женщину. Приехав в конце августа в Москву, он уже задавал себе свой обычный роковой вопрос: насколько чувства, которые он испытывает, можно назвать настоящей любовью?
…ночевал у Берсов. Ребенок! Похоже! А путаница большая. О, коли бы выбраться на ясное и честное кресло! Я боюсь себя, что ежели и это — желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны и все-таки оно. Ребенок! Похоже.
В бурном и скоротечном романе между тридцатичетырехлетним много повидавшим мужчиной и барышней, которой только что исполнилось восемнадцать, ведущая роль, несомненно, принадлежала Соне. Все лето она писала повесть о сложной ситуации в ее семье. Как вспоминала впоследствии Татьяна, в повести было два героя: князь Дублицкий, умный и энергичный мужчина средних лет с «непривлекательной наружностью» и «переменчивыми взглядами на жизнь», и Смирнов, молодой человек «с высокими идеалами». У главной героини Елены, красивой девушки с большими черными глазами, было две сестры: старшая Зинаида, влюбленная в Дублицкого, и шаловливая пятнадцатилетняя Наташа. Полюбивший Елену Смирнов сделал ей предложение, но ее родители возражали, считая, что оба они слишком молоды для брака. Неожиданно для себя Елена начала сознавать, что любит Дублицкого, который тоже предпочитает ее сестре, и почувствовала себя виноватой и перед Смирновым, и перед Зинаидой. В какой-то момент, измученная внутренней борьбой, она даже хотела уйти в монастырь, но потом сумела устроить брак Дублицкого и Зинаиды, а сама вышла замуж за Смирнова.
Толстой с женой Софьей. 1908-й год
Фото: Дом-музей Л.Н.Толстого. Чертков / РИА Новости
Уже 26 августа Соня дала почитать повесть Толстому. Трудно вообразить себе более сильный и провокативный ход. Прославленный писатель, как всегда неуверенный, достоин ли он того, чтобы его любили, почувствовал себя одновременно ободренным, тронутым, взволнованным и уязвленным:
Дала прочесть повесть. Что за энергия правды и простоты. Ее мучает неясность. Все я читал без замиранья, без признака ревности или зависти, но «необычайно непривлекательной наружности» и «переменчивость суждений» задело славно. Я успокоился. Все это не про меня.
Разумеется, он не успокоился, напротив, был возбужден до крайности.
В качестве ответа на повесть он написал Соне письмо, объясняя, что ее семья не поняла его намерений и что он на самом деле не любит Лизу и никогда не собирался на ней жениться. Не решившись полностью доверить это объяснение бумаге, Толстой записал его одними заглавными буквами каждого слова. В знаменитом эпизоде «Анны Карениной» Кити, ведомая таинственной интуицией любящей женщины, понимает смысл письма, подобным же образом зашифрованного Левиным. Под воздействием то ли романа, то ли семейной легенды и графиня Софья Андреевна Толстая, и ее сестра Татьяна Андреевна Кузминская воспроизвели эту сцену в своих поздних воспоминаниях. На деле это проявление небесной гармонии предназначенных друг для друга душ было художественным вымыслом Толстого — в дневнике он ясно пишет, что Соня заставила его «разобрать письмо».
Как бы то ни было, его страсть росла. В дневнике Толстой размышлял о чувствах и характере Сони, демонстрируя при этом характерный анализ нюансированной природы человеческих переживаний: «либо все нечаянно, либо необычайно тонко чувствует, либо пошлейшее кокетство либо и нечаянно, и тонко, и кокетливо». 7 сентября он уговаривает себя «не соваться» «туда, где молодость, поэзия, красота, любовь», и тут же признается себе, что в глубине души делал эту запись специально для Сони, воображая, что она «сидит и читает» подле него.
Через три дня он ушел от Берсов «обезнадеженный и влюбленный больше, чем прежде». Ему мучительно хотелось «разрубить узел» и «сказать ей и Танечке», но у него не хватало решимости. К этому времени вся семья, кроме Лизы, еще продолжавшей питать какие-то надежды, уже понимала, что происходит. «Л[изу] я начинаю ненавидеть вместе с жалостью. Господи! помоги мне, научи меня», — записал он в дневнике. Его состояние становилось невыносимым:
Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится. Был у них вечер. Она прелестна во всех отношениях. А я отвратительной Дублицкий. Надо было прежде беречься. Теперь уже я не могу остановиться. Дублицкий, пускай, но я прекрасен любовью. — Да. Завтра пойду к ним утром. Были минуты, но я не пользовался ими. Я робел, надо было просто сказать. Так и хочется сейчас идти назад и сказать все и при всех. Господи, помоги мне.
Скульптор Павел Трубецкой работает над скульптурным портретом графа Толстого, 1899 год
13 сентября Толстой снова пришел к Берсам, но снова не нашел в себе духу объясниться. На следующий день, осознав, что прямо признаться Соне в своих чувствах свыше его сил, он написал ей письмо с предложением руки и сердца, в котором умолял ее дать ответ «не торопясь, ради Бога не торопясь». Толстой заверил возлюбленную, что ему «страшно будет услышать» отказ, но он «найдет в себе силы» его снести; однако если она не сможет любить его так, как он ее, «это будет ужасней». Еще два дня после этого он проносил письмо в кармане, но не мог заставить себя его вручить.
Причины нерешительности Толстого были глубже «подколесинского» страха перед непоправимым шагом, застенчивости и неуверенности в себе или острого осознания груза прожитых лет и греховного прошлого. Он был уверен, что не только его будущее семейное счастье, но и нравственное спасение, и надежда исполнить свое земное предназначение зависят от правильности его выбора и силы Сониной любви и преданности. Он находился на грани между абсолютным блаженством и полной гибелью.
В какой-то момент он даже набросал другой вариант письма с объяснениями, почему он должен оставить все надежды и прекратить визиты к Берсам, составляющие главную радость его жизни: «Я требую ужасного, невозможного от женитьбы. Я требую, чтоб меня любили так же, как я могу любить. Но это невозможно». Потом он все же решил рискнуть. «Счастье, и такое, мне кажется невозможно. Боже мой, помоги мне!» — признался он в дневнике, закончив писать объяснение в любви.
16 сентября в гостиной у Берсов Толстой аккомпанировал на рояле Тане, у которой было исключительное по красоте и богатству сопрано. Заметно нервничавшие Соня и Лиза сидели неподалеку. Всегда веривший в приметы Толстой загадал, что отдаст Соне письмо, если ее сестра сумеет взять трудную верхнюю ноту в финале. Исполнение Тани оказалось безукоризненным, и чуть позднее она увидела, как Соня выбегает из комнаты с письмом в руке. Лиза неуверенно шла за ней. Таня побежала в спальню девочек и услышала, как Лиза кричит на Соню, требуя немедленно сказать, чтó написал ей «le comte». «Il m’a fait la proposition» («Он сделал мне предложение»), — спокойно ответила Соня. «Откажись сейчас», — кричала Лиза с рыданием в голосе. В комнату вошла мать и велела Лизе успокоиться, а Соне дать ответ немедленно. Соня вернулась в гостиную и сказала: «Разумеется, да». По ее позднейшему признанию, она «хорошенько не прочла письмо», а «пробежала глазами до слов «Хотите ли вы быть моей женой»». На следующий день она объясняла убитому Поливанову, что «только для одного человека она могла изменить ему: это для Льва Николаевича».
Приготовления к свадьбе должны были занимать не меньше полутора-двух месяцев, но Толстой и слышать не хотел ни о каком промедлении. По-видимому, первый раз в жизни он испытывал настолько сильное эротическое влечение к женщине своего социального круга. В дневнике он записал, что из всего предсвадебного периода запомнил «только поцелуй у фортепьяно и появление сатаны», явно имея в виду сексуальное возбуждение.
Он боялся охлаждения любовной лихорадки, которая была призвана стать источником его семейной утопии, и торопился уединиться с женой в Ясной Поляне, чтобы наслаждаться новообретенным счастьем, погрузившись в единственные два дела, которые он теперь считал для себя подходящими: управление имением и литература.
При всем нетерпении он умудрился подвергнуть любовь Сони двум тяжелым испытаниям. Убежденный, что супруги должны быть полностью открыты друг для друга, он дал ей прочитать свой дневник. Соню до глубины души потрясли упоминания мук похоти и сексуального опыта ее будущего мужа, особенно же — история увлечения Аксиньей Базыкиной (замужней крестьянки, с которой у ЛТ был роман), которая к тому времени родила от него сына. Потом, не в силах заглушить «сомненья в ее любви и мысль, что она себя обманывает», Толстой, вопреки всем правилам и обычаям, пришел к невесте в день свадьбы и довел ее до слез вопросами, уверена ли она, что хочет за него замуж.
Свадьба состоялась 23 сентября 1862 года, через неделю после объяснения и ровно через месяц после того, как Толстой в первый раз упомянул в дневнике о своем увлечении. Молодых обвенчали в церкви Рождества Богородицы в Кремле, где жили Берсы.
По мемуарам Софьи Андреевны, мужем и женой в плотском смысле этого слова они стали уже в дормезе, спальной карете, которая везла их из церкви в Ясную Поляну. Очень скоро Соня забеременела. Их первый сын Сергей родился 28 июня 1863 года. За ним последовали Татьяна в 1864 году, Илья в 1866-м и Лев в 1869-м.
Толстой в кругу семьи в саду Ясной Поляны. 1887 год
Медовый месяц и первые годы семейной жизни Толстых были далеки от идиллии, которую рисовал себе Лев. Чувства его оказались еще более переменчивыми, чем суждения Дублицкого. В их первую ночь в Ясной Поляне ему приснился «тяжелый сон», общий смысл которого выражен в дневнике в двух словах: «Не она». После месяца неистовых ухаживаний он стал подозревать, что в итоге женился не на той женщине. На следующий день он написал в дневнике о «неимоверном счастье», которое испытывает.
Через неделю у них «была сцена», из-за которой Толстому стало «грустно», что у них «все, как у других». Он заплакал и сказал Софье, что она ранила его чувства к ней. «Она прелесть, — заключил он довольно неожиданно. — Я люблю ее еще больше. Но нет ли фальши». Толстого смущала неестественность в его отношениях с женой. В шуточном письме к свояченице Тане он описал свой сон, в котором Соня превратилась в фарфоровую куклу. Трудно сказать, был ли в этих словах какой-то намек на эротическую неудовлетворенность.
«Мы зажгли свечи, он снял с меня фату: я всю жизнь буду помнить тот вечер и ни разу не пожалела, что сохранила девственность до свадьбы»
Эту деликатную тему не принято обсуждать вслух, но и так понятно, что для современных молодоженов первая брачная ночь на самом деле редко когда по-настоящему бывает первой, так что это простая формальность. Правда, по-прежнему есть и те, кто против секса до брака. В Петрозаводске мы нашли четырех человек, которые согласились откровенно рассказать нам свои истории.
Зарема:
— Я мусульманка. У нас строго запрещено выходить замуж «не девушкой». Отец и брат убили бы меня за это. Я не носила хиджаб, одевалась хотя и скромно, но в целом как все. Папа — бизнесмен и денег на детей никогда не жалел, потому у меня всегда были красивые платья, но именно платья, и никогда открытые. Это меня никак не ущемляло; кто-то мне даже завидовал, потому что одежда была очень качественная и дорогая. Однако в старших классах я поняла, что все-таки не такая, как все. Сейчас у молодежи принято праздновать дни рождения на съемных квартирах, в гостевых домах (конечно, у кого есть возможность). Никаких оргий там не происходит, просто молодым людям хочется повеселиться не под присмотром взрослых. Да, ночью посидеть, и что тут такого? У молодых еще много энергии, могут хоть до утра не спать, а после пойти на учебу или работу. Меня на такие праздники никогда не пускали, и я чувствовала себя обделенной.
Папа всегда очень жестко говорил: «Я каждый раз после этого должен вести тебя к гинекологу, что ли?» Неуважение к моему чувству порядочности, недоверия ко мне я хранила глубоко в душе — говорить об этом было без толку. Я знала, что вскоре после окончания школы меня выдадут замуж. Папе всегда было безразлично, как я учусь, — вот уж за это в семье меня никогда не ругали! Маму отец привез из родного восточного города, потому что «тут порядочных не найдешь». Она никогда не работала, занималась домашним хозяйством. То же было суждено и мне. Я не была против, однако хотела, чтобы в мужья мне достался мужчина, который хотя бы нравился. Папа кого-то предлагал, но все были не по мне, и, к его чести, он не принуждал меня к браку с нежеланными женихами. У меня не вполне обычная внешность: темноволосая, но с яркими серыми глазами, да еще и белокожая. То есть на рынке невест я ценилась высоко. Потом отец познакомил меня с Амиром. Привлекательный молодой человек из весьма небедной семьи, окончил юридический факультет. Этому парню я не отказала. Конечно, до свадьбы нас не оставляли наедине, но мы все же общались: например, в Интернете, по телефону, в гостях (в присутствии родственников). В общем любовь — не любовь, но симпатия была большая. Потом сыграли свадьбу. А вот первая брачная ночь обернулась кошмаром. Я не была ни к чему подготовлена. Теоретически, конечно, знала, как все происходит, живем не в Средневековье. Но теория и практика — вещи разные. Мы с Амиром до этого даже ни разу не целовались! Сейчас я понимаю, что он не хотел ничего плохого, но моя первая интимная близость была похожа на… изнасилование! Я просто терпела то, что делал мой муж, не получая ни малейшего удовольствия, а испытывая только муки и желая только об одном: чтобы все поскорее закончилось. А потом очень боялась, что так будет всегда. Я не знаю, что в этом смысле испытывают другие девушки, я никогда ни с кем не говорила из чувства стыдливости. Сейчас у нас с Амиром все хорошо, уже двое детей. Но тот первый печальный опыт я все-таки никогда не забуду.
Рубина:
— Я цыганка. У нас сохранился странный, на мой взгляд, обычай: допустим, свадьба празднуется в ресторане (если семья богатая, то очень пышно, с приглашение большого числа родственников, до двухсот человек). Потом молодые уединяются в отдельном помещении, и новоиспеченный муж именно там и должен лишить жену невинности, а остальные… ждут за дверью результата, и после празднество продолжается.
Когда мы очутились в этой самой комнате, мой муж (он тоже, естественно, цыган) немного растерянно и слегка испуганно произнес: «Что делать-то будем?» Я почему-то расхохоталась от души. Мы хорошо повеселились на свадьбе, хотя я совсем не пила (цыганки, как правило, не употребляют спиртного), но отчего-то стало смешно. Он тоже рассмеялся в ответ, сказав, что там стоит толпа придурков, а нас тут только двое, за дверями — целый мир, а у нас тоже, только свой. И расслабился. Стали обниматься, целоваться, все прошло замечательно, хотя я была девственницей. Муж был очень осторожен: немного больно, но и приятно. Родственникам всё «доказали», как это принято, и все были довольны. А то, что за стеной ждала толпа нетерпеливого народа, даже придало ситуации какой-то пикантности. Хотя я считаю, что все должно происходить не так: в каком-то кабинетике, на диванчике, а в собственной спальне, в постели. Впрочем, мы все наверстали. Сейчас мы счастливы, оба работаем, имеем троих детей.
Вероника:
— Мой выбор остаться девственницей до свадьбы никак не связан с религиозными соображениями или какими-то обычаями. Просто это было моим желанием, о чем и сказала своему будущему мужу, и он это желание понял и уважал. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была первая брачная ночь. Возможно, я несовременна или начиталась романтических книг, но что есть, то есть. Некоторые мои знакомые из числа старших женщин говорили, к примеру, такое: «Ой, я была в санатории — столько у меня было мужиков!»
Сразу вопрос: а ты в санаторий за мужиками ездила?! Значит, не так уж и нездорова, да и жизненные достижения не измеряются количеством связей с мужчинами. Лучше все же иметь единственного. Да, признаюсь, мы с будущим мужем занимались петтингом, но надо же как-то узнать друг друга в этом смысле тоже. Это было романтично и прекрасно. А в первую брачную ночь мы зажгли во всей комнате красные свечи, муж бережно снял с меня фату, расстегнул белое платье. И вот тогда мы были по-настоящему близки. Это событие навсегда останется в моей памяти, и я ни разу не пожалела, что осталась девственницей до свадьбы.
Константин:
— Я сын священника. В семье моего отца девять детей. Каждый выбрал свою стезю, необязательно священнослужителя, потому что это путь долгий и трудный. Отец ничего и никогда нам не навязывал, хотя много говорил про чистоту души. И я как-то так понял для себя, что чистота души как-то связана и с чистотой тела (конечно, не в том смысле, принял ли ты утром душ!). Вместе с тем я не слишком рассчитывал на то, что моя избранница будет невинной. Я служил в армии, несмотря на то, что подавал заявление на альтернативную службу в силу религиозных соображений: мне отказали. Но это уже другая тема. В армии парни хвастались близкими отношениями с девчонками. Я молчал, потому что у меня не было такого опыта, но не гордился этим и не стыдился. Вернувшись на гражданку, встретил Настю.
Повторю, что никогда не зацикливался на том, будет ли моя избранница девственницей. Все-таки главной для меня была чистота души. Анастасия тоже из верующей православной семьи. У нас было красивое венчание и трогательная брачная ночь. Об том я не рассказываю — у нас не принято делиться столь сокровенным. Сейчас я дьякон в одном из местных приходов, у нас с Настей двое детей. Мы не лишены плотских удовольствий, и почему-то очень рады тому, что в этом смысле сохранили себя друг для друга.