Что семейный сонет заменил холостяцкий верлибр
Что семейный сонет заменил холостяцкий верлибр
ПО ДОРОГЕ В ЗАГОРСК
Музыка А. Подболотова
Слова Евгения Блажеевского
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Затеряла июльскую удаль и августа пышную власть.
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что пустеют поля, и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при разладе таком,
Где семейный сонет заменил холостяцкий верлибр,
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.
Коли осень для бедного сердца плохая опора.
И слова из романса «Мне некуда больше спешить»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
И слова из романса «Мне некуда больше спешить»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
ОСЕННЯЯ ДОРОГА
Венок сонетов
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.
Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом витраже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже.
Захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: «Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть. «
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть.
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.
Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,
Ожидание смерти запрятано в завязи почек,
Да кому и о чем на могильной плите говорит
Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк.
Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора
Заключает в себе разводящее цифры тире?!
Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,
Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,
И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь.
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Не приемлет душа, но во времени выбора нет.
Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносим
Зажигаемый рано худой электрический свет.
На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.
Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стекла теплиц.
Подворотнями мается мучимый слякотью холод,
И небесное бегство закончили выводки птиц.
Опустело вокруг, и такая большая печаль
В эту пору распада, расхода, разлета, разъезда.
Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,
Заработали «дворники», веером сдвинули грязь,
И тогда я увидел за черной чертой переезда,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,
Запишу на полях своей повести небезупречной,
Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,
Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.
Где с мостами сгорели его корабли за спиной,
Где он склеил гнездо из осколков разбитой посуды
И притом повторял, что ни встречи, ни жизни иной
Не предвидит уже и пора прекратить пересуды.
Только что это?! Вновь возникает наплыв силуэта,
И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло.
Наважденье мое, отголосок счастливого лета,
Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,
Что взаимное время для нашей любви истекло,
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.
Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,
Так ребенок приснится твоей беспокойной душе.
А возница опять нажимает шальную педаль
И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.
Налетает снежок, подмосковную зябкую даль
Оживляет солдатик с развернутым красным флажком.
Переходит дорогу из бани спешащая рота,
И душе тяжело состоять при раскладе таком.
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где тепло очага охраняет незримая Веста
И стоит, среди прочих, недавно построенный дом,
Но в квартирном быту для тебя не находится места.
Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,
Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел.
Мимолетная жизнь, как метафора наших разлук,
И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,
Там округлая форма реки, заточенной в трубу.
И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбы
Не стоят косяком, на крючок направляя губу.
И течет твоя кровь, в темноте замедляя движенье,
По гармошкам бормочет, стоящих в дому батарей,
И семью согревает железное кровоснабженье,
Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,
И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,
И давиться любовью, как послевоенным пайком,
Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.
И поспешно одевшись, сказав на прощанье: «Мерси»,
Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,
И, поймав на пустынной дороге пустое такси,
Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время
Не песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.
Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,
А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.
Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,
Как чужие, живут на харчах и довольстве твоем.
Ты едва поспешаешь в мелькающем водовороте
И качели, скрипя, пролетают земной окоем.
Коли осень для бедного сердца плохая опора,
То дождись декабря, где тяжелому году конец.
Наряжается елка и запахи из коридора
Воскрешают страницы пособия Молоховец.
И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,
И дубовым становится стол перо чинно-складной.
Ты веселых друзей пригласи и покойную маму
Усади в уголок, чтоб ей не было скучно одной
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить. »
Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.
И мотив продолжает в прокуренном горле першить,
И пролетка стоит на холодном российском просторе.
И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,
Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.
О, старинная грусть и мечтания, и вообще
Чепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!
Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,
Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура.
Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,
И машина за КрАЗом уныло ползет с косогора,
И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера:
— Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!
Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,
И зеленый бензин заменил табунку водопой.
Лошадиные силы души и душевные силы мотора.
Перепуталось все: из камней создают виноград
И детали растят на бесхозной земле у забора,
И тебе самому твой угрюмый характер несносен;
Только как разобраться в потерях и кто виноват?
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень.
Магистрал
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.
Осенняя дорога Венок сонетов Евгений Блажеевский
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.
Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом витраже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже.
Захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: «Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть. «
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть.
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.
Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,
Ожидание смерти запрятано в завязи почек,
Да кому и о чем на могильной плите говорит
Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк.
Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора
Заключает в себе разводящее цифры тире?!
Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,
Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,
И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь.
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Не приемлет душа, но во времени выбора нет.
Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносим
Зажигаемый рано худой электрический свет.
На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.
Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стекла теплиц.
Подворотнями мается мучимый слякотью холод,
И небесное бегство закончили выводки птиц.
Опустело вокруг, и такая большая печаль
В эту пору распада, расхода, разлета, разъезда.
Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,
Заработали «дворники», веером сдвинули грязь,
И тогда я увидел за черной чертой переезда,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,
Запишу на полях своей повести небезупречной,
Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,
Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.
Где с мостами сгорели его корабли за спиной,
Где он склеил гнездо из осколков разбитой посуды
И притом повторял, что ни встречи, ни жизни иной
Не предвидит уже и пора прекратить пересуды.
Только что это?! Вновь возникает наплыв силуэта,
И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло.
Наважденье мое, отголосок счастливого лета,
Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,
Что взаимное время для нашей любви истекло,
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.
Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,
Так ребенок приснится твоей беспокойной душе.
А возница опять нажимает шальную педаль
И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.
Налетает снежок, подмосковную зябкую даль
Оживляет солдатик с развернутым красным флажком.
Переходит дорогу из бани спешащая рота,
И душе тяжело состоять при раскладе таком.
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где тепло очага охраняет незримая Веста
И стоит, среди прочих, недавно построенный дом,
Но в квартирном быту для тебя не находится места.
Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,
Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел.
Мимолетная жизнь, как метафора наших разлук,
И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,
Там округлая форма реки, заточенной в трубу.
И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбы
Не стоят косяком, на крючок направляя губу.
И течет твоя кровь, в темноте замедляя движенье,
По гармошкам бормочет, стоящих в дому батарей,
И семью согревает железное кровоснабженье,
Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,
И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,
И давиться любовью, как послевоенным пайком,
Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.
И поспешно одевшись, сказав на прощанье: «Мерси»,
Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,
И, поймав на пустынной дороге пустое такси,
Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время
Не песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.
Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,
А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.
Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,
Как чужие, живут на харчах и довольстве твоем.
Ты едва поспешаешь в мелькающем водовороте
И качели, скрипя, пролетают земной окоем.
Коли осень для бедного сердца плохая опора,
То дождись декабря, где тяжелому году конец.
Наряжается елка и запахи из коридора
Воскрешают страницы пособия Молоховец.
И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,
И дубовым становится стол перо чинно-складной.
Ты веселых друзей пригласи и покойную маму
Усади в уголок, чтоб ей не было скучно одной
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить. »
Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.
И мотив продолжает в прокуренном горле першить,
И пролетка стоит на холодном российском просторе.
И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,
Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.
О, старинная грусть и мечтания, и вообще
Чепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!
Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,
Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура.
Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,
И машина за КрАЗом уныло ползет с косогора,
И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера:
— Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!
Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,
И зеленый бензин заменил табунку водопой.
Лошадиные силы души и душевные силы мотора.
Перепуталось все: из камней создают виноград
И детали растят на бесхозной земле у забора,
И тебе самому твой угрюмый характер несносен;
Только как разобраться в потерях и кто виноват?
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Имя на поэтической поверке. Евгений Блажеевский
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Затеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что пустеют поля, и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при разладе таком,
Где семейный сонет заменил холостяцкий верлибр,
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время –
Не карман, и судьбы не дано никому перешить.
То ли водка сладка, то ли сделалось горьким варенье
Коли осень для бедного сердца плохая опора,
И слова из романса «Мне некуда больше спешить»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра.
В начале 2016 года, в финале популярного телевизионного шоу «Голос», уже ставший знаменитым, иеромонах Фотий исполнил именно этот романс-сонет, под названием «По дороге в Загорск».
Евгений Иванович Блажеевский родился 5 октября 1947 года, в азербайджанском городе Кировабаде, теперь Гянджа. Его отец, военный врач, умер, когда сыну исполнилось три с половиной года. Женя его почти не помнил. Мальчика воспитывала мама и бабушка, дочь предводителя дворянства, которой сам Илья Репин давал уроки живописи.
Женя унаследовал и дар прекрасного рисовальщика, свои картины он бескорыстно раздавал и близким друзьям, и случайным знакомым, и многие его живописные работы, по силе дарования не уступали его стихам.
Но однажды на поле ему умышленно сломали ногу, и после слёзных материнских уговоров Евгений Иванович оставил футбол.
Он уехал в Москву, поступил в Полиграфический институт, всерьёз занялся поэзией. Скитался по коммуналкам, женился, у него родилась дочь, и наконец, не без помощи матери, купил квартиру в столице.
Тогдашние друзья и приятели Евгения Ивановича, из легендарного поколения дворников, истопников и сторожей, многие из которых потом прорвались в литературную элиту, и о Евгении Блажеевском как бы «забыли», хотя поначалу Евгений кое-кому из них даже оказывал некоторое покровительство.
Они, в середине 70-х, были близки друг другу и по социальному статусу, и по эстетическим предпочтениям, даже по пристрастию к одним и тем же спиртным напиткам, к дешёвому и крепкому портвейну.
Евгений Иванович сознательно оборвал общение со многими из тех, с кем когда –то начинал, ибо они ушли от него далеко, в литературной «иерархии». Он никогда не завидовал друзьям, прославившимся исключительно благодаря дарованию, отчасти и связям.
Евгений Иванович Блажеевский был одним из первых, кто открыто заговорил о проблеме дедовщины в армии, об издевательствах «дедов» над новобранцами, о самоубийствах в армии, в стройбате, Евгений Иванович и сам был жертвой, не раз, казарменного хулиганства, унижающего человеческое достоинство.
Шедеврами, его «армейского» цикла стихотворений стали два стихотворения «Пётр Соловеевич Сорока» и «Шмелёв».
Сонет Евгения Блажеевского «По дороге в Загорск» стал популярным романсом, исполняемый такими певцами как Жанна Бичевская, Иосиф Кобзон. Поющие его в домашнем кругу люди, даже и не знают иногда, кто сложил этот пронзительный сонет – романс «По дороге в Загорск, понимаешь невольно, что осень…»
В последние годы жизни Евгений Блажеевский публиковал стихи практически исключительно в журнале «Континент», благодаря содействию редактора журнала Игоря Виноградова, который высоко ценил поэзию поэта.
В течение семи лет Евгений Блажеевский опубликовал в журнале «Континент» девять стихотворных циклов.
Евгения Ивановича любили все. Все, кому дорога была его поэзия, все, с кем он засиживался допозна на своей маленькой кухне, все, чьи рукописи он неутомимо пристраивал в разнообразные редакции. Евгений Иванович Блажеевский умер 8 мая 1999 года, после чего обнаружили, что он перенёс уже два микроинфаркта на ногах и сердце уже не выдержало.
На панихиде в Малом зале Центрального Дома Литераторов было не протолкнуться. В день его похорон, на майские праздники пошёл снег, ложившейся в ещё не засыпанную могилу. Похоронен был в Кунцево, на Троекуровском кладбище.
Евгений Блажеевский, поэт, трагический голос которого со временем, безусловно, станет одним из символов русской поэзии конца века.
Почти не замеченный критикой, ибо не участвовал в игрищах на ярмарке тщеславия, он, поэт милостью Божьей, достойно прошёл свой крестный путь, творя Красоту и Поэзию из всего, к чему бы ни прикасался.
Те, для кого русская поэзия – смысл жизни, знают, кого они потеряли. Иным ещё предстоит, счастье познания, открыть для себя, этого блистательного лирика.
Из поэтического наследия Евгения Блажеевского.
По дороге в Загорск понимаешь невольно что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.
Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом вираже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже.
Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,
В обрамлении белом летят придорожные лужи,
А душе захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: «Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть. »
Когда гуляет листопад…
Когда гуляет листопад
В глухую пору по округе
И листья, покидая сад,
Кружат по улицам Калуги,
И кто – то шепчет в полусне,
Что старой вишни больше нет,
Лишь только чеховским пенсне
В траве лежит велосипед,
А за оградой строгий дом,
В котором лестница, как локон,
При освещении таком
Похож на Александра Блока…
То понимаешь, что пора
Избавить душу то привычки
Не стоит даже мокрой спички,
Поскольку знаешь наизусть
О чём поёт лукавый табор…
В провинции такая грусть,
Что обойдёмся без метафор.
Как горько сознавать: тебя никто не любит,
Как страшно одному – на остром сквозняке…
Солома шебаршит и хваткий ветер лупит,
И бочка – ходуном в пустом товарняке.
Качаются, скрипят продутые вагоны,
Колёса в темноте разматывают нить.
Беспечно на вещи гляди…
Беспечно на вещи гляди,
Забыв про наличие боли.
— Эй, что там у нас впереди.
— Лишь ветер да поле.
Скитанья отпущены нам
Судьбой равнодушной, не боле.
— Эй, что там по сторонам.
— Лишь ветер да поле.
И прошлое, как за стеной,
Но память гуляет по воле.
— Эй, что там у нас за спиной.
— Лишь ветер да поле.
Волненье челюсти свело.
Соседки утварь разобрали.
И стало в комнате светло
И пусто, как в безлюдном зале.
Он поглядел в дверной проём
На вырванный кусок проводки.
Гудел пустой высокий дом
И гудом щекотал подмётки.
Здесь он родился, здесь он рос,
А здесь в кругу семьи обедал…
И стало горестно до слёз,
И стало стыдно, словно предал.
Всё то, чему названья нет.
И он шагнул к дверям понуро.
Полез за пачкой сигарет –
В кармане хрустнула купюра.
Переступил через порог,
Подветренной судьбе покорный.
И потянул, и поволок
Невырываемые корни…
Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде,
Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане,
Подожду у «Повторного» фильма повторного, где
Моя юность, возможно, пройдёт на холодном экране.
Я вернусь в ноябре, подавившись тоской, как куском,
Но сеанса не будет и юности я не угоден.
Только клочья тумана на мокром бульваре Тверском,
Только жёлтый сквозняк – из пустых подворотен.
Верблюд и чёрная цистерна,
Стоящая наискосок…
Моя тоска почти безмерна:
Верблюд, цистерна да песок…
И нищая до безобразия,
Тондырный пробуя замес,
На корточках уселась Азия
Вдоль полотна: барма – кельмес.
Барса – на выжженные тыщи…
Кельмес – тебе не хватит ног…
И, как зола на пепелище,
Повсюду властвует песок.
О, это смуглая окалина
В солончаковом серебре.
О, Родины моей окраина,
Где на горячем пустыре
Верблюд, поджавший губы тонко,
Орёл о четырёх ногах,
Где зноя выцветшая плёнка
Легла на стёкла в поездах…
Примечание: Барса – Кельмес – остров на Аральском море, в переводе с казахского языка – «пойдёшь – не вернёшься».
***
Благословенна память,
Повёрнутая вспять.
Ты будешь больно падать,
Да редко вспоминать.
Осядет снегом горе,
Дитя увидит свет…
В естественном отборе
Для боли места нет.
Лишь память о хорошем,
О том,
Что стало прошлым,
О нежности,
Которой
Ещё принадлежу,
О голосе любимом,
О том,
Что стало дымом,
Необъяснимым дымом,
Которым дорожу…
Из цикла «Профиль стервятника».
Те дни породили неясную смуту
И канули в Лету гудящей баржой.
И мне не купить за крутую валюту
Билета на ливень, что лил на Большой
Полянке,
где молнии грозный напарник
Корежил во тьме металлический лом
И нёс за версту шоколадом «Ударник»
С кондитерской фабрики за углом.
Весёлое время. Ордынка…Таганка…
Страна отдыхала, как пьяный шахтёр,
И голубь садился на вывеску банка,
И был безмятежен имперский шатёр.
И мир, подустав от всемирных пожарищ,
Смеялся и розы воскресные стриг,
И вместо привычного слова «товарищ»
Тебя окликали: «Здорово, старик!»
И пух тополиный, не зная причала,
Парил, застревая в пустой кобуре,
И пеньем заморской сирены звучало:
Фиеста…коррида… крупье…кабаре
А что ещё надо для нищей свободы?
Бутылка вина, разговор до утра…
И помнятся шестидесятые годы –
Железной страны золотая пора.
1992 год.