Для чего детям так много попыток
7 советов родителям, чьи дети быстро сдаются
Почему так происходит
Многие дела, простые для взрослого человека, у малыша сопровождаются трудностями: завязывание шнурков, застегивание пуговиц, написание своего имени. Не встречала ни одного ребенка, который сделал это с первого раза, не испытав сложностей. Каждый из нас встречался с проблемами, когда начинал овладевать каким-то умением. Все мы падали с велосипеда, потирая синяки на коленях. И сколько было счастья и гордости, когда все получалось! Но так бывает не во всех случаях. Иногда дети отказываются предпринимать новую попытку сразу же после первой неудачи: никому не хочется вновь пережить поражение.
Родители расстраиваются, думая, что ребенок так и привыкнет пасовать перед любыми трудностями и, конечно же, никогда не достигнет успеха. На самом деле это не так: проблема решаема, но для этого родителям нужно изменить свой взгляд на нее.
Анализируйте свои реакции
Как вы относитесь к неудачам? Они могут вас вырвать из привычного фона настроения? Зачастую дети перенимают наше отношение к трудностям, копируя реакцию. Даем ли мы ребенку возможность «копаться» с застежкой, когда мы спешим по важному делу? Принимаем ли желание сделать все по-быстрому, а не достичь идеала, и перейти к чему-то новому и менее сложному? Прислушайтесь к себе, посмотрите, как вы реагируете, что говорите, когда у вашего ребенка возникают сложности.
Наблюдайте и делайте выводы
Когда ребенок спустя пару месяцев бросает музыкальную школу, очень часто родители считают, что это все от недостатка самодисциплины, от нежелания преодолевать трудности. Они как будто исходят из мысли, что любое — любое! — дело нужно доводить до конца из принципа. Есть даже русская народная пословица: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж».
Но если посмотреть на ситуацию глазами ребенка, вы увидите совершенно иную картину. Ребенок захотел чем-то заниматься, а в процессе понял, что трудности перевешивают бонусы, которые он получает от деятельности. Да, ему нравится петь или пробовать подбирать мелодию на слух. А вот изучать сольфеджио в свободное от учебы время, разбираться в тонкостях записи нот — не нравится. И ехать в музыкальную школу с пересадками — тоже.
Если нет удовольствия от процесса, есть ли смысл продолжать его во что бы то ни стало? Подумайте, почему вообще вы решили отдать ребенка в музыкальную школу, что вас в этом привлекает? Возможно, вы видите, что у него есть выраженные творческие способности. Тогда имеет смысл подыскать другие кружки и секции, где он сможет развивать свои таланты, но с удовольствием.
Уважайте детские чувства
Допустим, у малыша никак не получается освоить езду на двухколесном велосипеде. Больно упав, он расстраивается, злится, кричит от негодования. Не стоит в этот момент читать ему нравоучения о том, как надо было поступить и рассказывать, в чем его ошибка: «Это потому что ты не следишь за равновесием!» В этот момент ребенок погружен в свои эмоции, поглощен своими переживаниями, поэтому попросту не услышит вас. Принять то, что он сердится, и разрешить ему расстраиваться — очень важный шаг на пути к успешному разрешению ситуации. Раздражение — нормальная реакция на неудачу, а не признак слабости.
Говорите по душам
Эмоции утихли, слезы высохли, ребенок успокоился — самое время поговорить с ним и деликатно спросить, почему именно он расстроился.
Обозначьте словами чувства, которые испытывал ребенок: «Ты был очень сосредоточен, ты старался и приложил много усилий, поэтому тебе стало обидно, что не получилось!» Так вы не только покажете ребенку, что понимаете его, но и поможете ему самому разобраться в собственных чувствах.
Научите видеть хорошее
Многим из нас очень легко замечать досадные мелочи и не видеть за ними важных достижений, успехов. Это демотивирует. Научите ребенка фокусировать внимание на успехах и небольших знаках того, что все получается, пусть и не быстро. «Что у тебя уже получается?», «Сегодня ты сыграла эту гамму более уверенно, прекрасно!», «С каждым днем ты рисуешь человечков все лучше, замечательно!»
Разделите большое дело на несколько маленьких
Составьте стратегический план действий. Если ребенок овладевает игрой на флейте, сначала нужно научиться правильно держать инструмент в руке, затем — дышать во время игры. Учится ездить на велосипеде — начинаем с того, как крутить педали и держать руки на руле. Знакомится с английским языком — учим вместе алфавит, смотрим видео и тренируемся произносить звуки. И переход от простого действия к более сложному — это уже достижение, за которое ребенка стоит похвалить.
Поделитесь опытом и народной мудростью
Ребенку будет проще переживать свои сложности, если он будет знать, что так бывает у многих, в том числе и у родителей. Расскажите о собственном опыте решения проблем. Получилось ли у вас с первого раза варить суп и печь торты? Сдать на права? Легко ли вам было изучать иностранный язык или высшую математику?
Обсудите вместе смысл пословиц и поговорок о трудностях. Например: «Трудное не есть невозможное», «Умелым и смелым трудности не страшны», «Перейдешь порог — пройдешь горы». Читайте художественные произведения, в которых герои сталкиваются с препятствиями и преодолевают их.
Все это должно помочь вам научиться относиться к трудностям более спокойно. Будьте внимательны и терпеливы к своему ребенку, постарайтесь смотреть на ситуацию его глазами, помогайте ему.
Почему дети перегружены кружками и секциями? 3 причины
Как мы превращаем детство в соревнование. Зачем родителям успехи детей
Марина Мелия кандидат психологических наук, коуч, автор книг по психологии
Психолог Марина Мелия работает с состоятельными людьми и их семьями. Но тенденции воспитания детей, которые она описывает в новой книге «Наши бедные богатые дети», заметны не только в кругу крупных бизнесменов и топ-менеджеров. К чему могут привести попытки максимально заполнить время детей полезными занятиями, начиная со студий раннего развития и заканчивая кружками, секциями и репетиторами?
О том, какие мы родители, судят по достижениям наших детей. Поэтому во многих состоятельных семьях ребенок воспринимается как инвестиционный проект, с которого надо как можно быстрее получить дивиденды.
В последние десятилетия в общественном сознании закрепились три основных воспитательных тренда. Назовем их так:
Мы всячески стремимся им соответствовать, иначе, как нам кажется, и мы, и наши дети рискуем оказаться «на обочине жизни».
Как можно больше: кружки, секции, репетиторы
Говорят, самые надежные вложения — это вложения в детей. И родители выкладываются по полной. Школьная программа — всего лишь фундамент, над которым возвышается мощная образовательная конструкция: у одних — в несколько этажей, у других — размером с небоскреб.
Иностранные языки — обязательно! Хорошо бы три: английский знают все, значит, нужен еще один европейский и, к примеру, китайский. Без спорта тоже никак: плавание — для здоровья, шахматы — для интеллекта, теннис — это престижно и аристократично, приедешь в отель и сразу на корт.
Мальчику просто необходима борьба — воспитывает характер, смелость, цепкость, упорство. К девочкам требования даже выше: они должны демонстрировать не только интеллект, образованность и воспитание, но и быть внешне привлекательными, стройными, с горделивой осанкой. Поэтому добавляем художественную гимнастику.
Естественно, в обязательный набор входит музыка — классическое фортепиано, скрипка, вокал, а также танцы и рисование. Еще хорошо бы закончить школу экстерном — тогда можно раньше поступить в какой-нибудь престижный вуз, а лучше сразу в два, чтобы учиться в них параллельно и к двадцати годам иметь уже два диплома.
Когда речь заходит о каникулах, ни о каких «поваляться на травке» и «погонять с друзьями» не стоит и мечтать. «Расслабляться» будем где-нибудь на Мальте на языковых курсах, в путешествии по музеям Европы, в лагере для молодых программистов — чтобы совместить приятное с полезным.
Справиться с необъятной программой поможет четкий график и жесткое администрирование. Как правило, во главе «офиса» встает мама. Она следит за тем, чтобы все шло по плану, чтобы «проект» развивался, а ребенок все успевал.
Что нами движет, почему мы так бьемся за количество предметов и перегружаем детей? Конечно, хочется, чтобы наш ребенок был всесторонне развит. Не стоит сбрасывать со счетов и родительские амбиции — мы с гордостью перечисляем все, чем занимается наш наследник, и с удовольствием выслушиваем комплименты.
Когда-то будущее казалось более предсказуемым, мы двигались по обкатанным, проверенным сценариям. Сегодня все иначе, жизнь меняется очень быстро. Тревога за детей рождает желание подстраховаться — не просто подготовить их к взрослой жизни, а вооружить до зубов, чтобы они смогли выстоять в конкурентной борьбе. Мы пытаемся предугадать сегодня, чтó понадобится детям завтра, и очень боимся чего-нибудь недодать.
Как можно раньше: раннее развитие и контейнерные дети
Чтобы перещеголять остальных, надо включаться в гонку на «нулевой стадии». И мы превращаем детство в соревнование: с ползункового возраста водим ребенка на развивающие занятия, читаем ему умные книги, вместе смотрим мультики на английском, слушаем Моцарта и гоним, гоним, гоним вперед без остановок.
Дух соперничества буквально витает в воздухе. Мамы ревниво наблюдают за чужими отпрысками: «Другие только переворачиваются с боку на бок, а мой уже ползает». Но вдруг соседский малыш заговорил раньше нашего. Поражение! Ведь мы с шести месяцев занимаемся по карточкам, развиваем речь — может, обратиться к логопеду?
Мы не готовы ждать, мы не даем детям времени и возможности созревать постепенно, плавно, без рывков переходя со ступени на ступень. В два года наш ребенок уже читает, в три считает, в пять болтает по-английски, в шесть прилично играет в теннис и хорошо держится на лошади. Но нам все мало: мы хотим, чтобы он выглядел маленьким взрослым, соответствовал имиджу и стилю родителей, особенно на публике.
На фотосессиях дети публичных персон одеты солидно, «как большие». К сожалению, не только перед фотокамерой детям навязывают не свойственные им роли. Молодая мама с удовольствием рассказывает подругам, что после развода с мужем шестилетний сын «заменил ей спутника» — каждую неделю он «водит ее ужинать». Мальчик открывает перед мамой двери ресторана, пододвигает стул, изучает меню, рассказывает, как прошел его день, расспрашивает о ее делах, успокаивает, если она расстроена. С ним она советовалась, когда разводилась, а теперь спрашивает, выходить ли ей замуж. Он сам оплачивает счет кредитной карточкой и даже оставляет чаевые официанту.
Стремясь опередить время, с самого рождения мы начинаем тренировать в ребенке мобильность: всюду берем его с собой — в ресторан, на шумную вечеринку к друзьям, в другие города, страны, — не задумываясь о том, как сказывается на нем бесконечная череда новых лиц и ритм жизни, подходящий скорее активному взрослому. Одна мама хвасталась: «У моего малыша за первый год — 14 перелетов, и ничего, все в порядке, вон как улыбается».
Дети проводят все больше времени не в игре, а в автомобильных креслах (ребенок засыпает тут, а просыпается там) или упакованными в детскую коляску. Появилось даже такое выражение — «контейнерные дети».
Нарушение режима сна, отдыха, приемов пищи даром не проходит — организм ребенка подвергается постоянному стрессу. Он засыпает не потому, что сыт и убаюкан колыбельной, а потому что сон — это единственная возможность отключиться от суеты, света, звуков и запахов.
Получается, мы с пеленок возлагаем на детей недетские задачи, торопим, подгоняем, принуждаем к слишком раннему взрослению, наполняем их жизнь впечатлениями и событиями, которые они пока не способны ни осмыслить, ни переварить.
Как можно лучше: успехи детей — любой ценой
У состоявшихся людей «все должно быть супер». Ребенок превращается в атрибут успеха, статусный символ — по отношению к нему формируются особые ожидания. Обычный, ничем не выдающийся ребенок — это совершенно недопустимо! Он непременно должен иметь талант — рисовать или играть на музыкальных инструментах, быть сообразительным и уверенным в себе, уметь достигать поставленной цели, чего бы это ни стоило. А еще он просто обязан побеждать всегда и везде, будь то математическая олимпиада или музыкальный конкурс. В крайнем случае сгодятся спортивные рекорды.
Воспитание все больше напоминает «выращивание выставочных экземпляров», назначение которых — производить фурор. Где бы мы ни были — в ресторане, в гостях, в фитнес-клубе, мы всегда говорим об успехах наших детей. Причем эти успехи должны быть не эфемерными, а вполне осязаемыми, конкретными, «конвертируемыми» — в медали, оценки, дипломы.
Мы связываем успехи и неудачи детей с собственными действиями или бездействием. Если нет заметных достижений у ребенка — значит, мама плохо справляется со своей работой: «Раз уж она больше ничем не занимается, могла бы, по крайней мере, следить за тем, чтобы из ребенка что-то путное вышло!» — возмущается папа-бизнесмен.
Мы даже гипотетически не допускаем, что ребенок будет расти не таким, как было запланировано. И если у ребенка от природы нет такой же энергии, способностей или просто желания взять заявленную родителями высоту, он будет выполнять навязанную нами «чемпионскую программу» только с помощью постоянного давления.
Мы подсознательно отдаляемся от детей, меньше общаемся. Мы не спрашиваем, что ребенок чувствует, думает, что его волнует, радует, огорчает — нам важно, чего он достиг и как выполняется наш план. Мы ведем себя, как инвесторы и контролеры, а не как любящие родители.
Зачастую в качестве инструмента давления мы используем условную любовь. Хочешь, чтобы тебя любили, — достигай, становись, совершенствуйся. Любовь — как приз, а наказание за неуспех — лишение родительской любви: взрослые вдруг превращаются в агрессивных, раздражительных, холодных, неприступных.
На консультации мама девочки, будто оправдываясь, сказала мне: «В разговорах с дочерью я все время повторяю, что не перестану ее любить, даже если она проиграет соревнования». В сознании этой мамы любовь к дочери крепко-накрепко связана с ее достижениями. Она не готова в этом признаться, но ребенок все чувствует и легко считывает скрытое послание: «проиграешь — перестану любить».
Бывает, что мама в присутствии ребенка жалуется на него подругам. Или ведет к психологу: «Сделайте что-нибудь! Он какой-то не такой». Слишком торопливый, слишком медлительный, слишком упрямый, слишком покладистый. За словами «какой-то не такой» скрывается претензия: не такой, каким мы его себе представляли, а значит и не достойный любви.
В конце концов дети оказываются в изоляции — и физической, и психологической. Физической — потому что редко видят родителей, ведь каждый живет по собственному графику. А психологической — потому что нет эмоционального контакта, нет поддержки, зато есть давление, требования, критика. «У меня такое странное чувство, будто мама одновременно везде и нигде», — жалуется подросток из состоятельной семьи. «Везде» означает ее назойливое вмешательство, постоянный диктат, «нигде» — отсутствие контакта.
Вред раннего развития. Чем мы рискуем?
Устраивая ребенку «эффективное детство», подталкивая, подгоняя, нагружая, не давая топтаться на месте, мы рассчитываем, что он в конце концов поймет и оценит наши усилия. Да, он устает, ему бывает трудно, но ведь все это ради него самого, ради его будущего. Однако вместо понимающего и благодарного мы получаем ребенка с целым букетом психологических проблем. Здесь и неспособность переживать радость, и отсутствие креативности, и подверженность чужому влиянию, неврозы и тревожность. Подробнее об этом — в следующий раз.
Детский психиатр о том, почему не нужно требовать от ребенка слишком много
Главный внештатный детский психиатр минздрава Челябинской области Татьяна Чижова много лет работает с проблемами воспитания детей, нарушениями в их поведении, разбирается в причинах суицидов и в том, к чему может привести излишнее усердие родителей сделать из своего ребенка успешную копию себя. Мы поговорили с Татьяной Николаевной о детской психиатрии, о том, как распознать тревожные сигналы в поведении ребенка, и о том, почему не нужно стыдиться обращения к специалисту.
— Татьяна Николаевна, с какими проблемами сегодня сталкивается при работе с детьми психиатрия, и в частности челябинская областная психоневрологическая больница?
— Первая и основная проблема — это нарушенное поведение детей и подростков. Это агрессивные и аутоагрессивные действия, суицидальное поведение. Когда мы начинаем разбираться, в связи с чем это происходит, на первый план выходит несколько причин. Первая группа — биологические. Это само состояние ребенка, его аффективная возбудимость, перепады настроения, агрессивность к себе или к окружающим. Следующий момент — это нарушения школьной и семейной адаптации, которые в целом дают общую социальную дезадаптацию. Школьная дезадаптация формируется из-за того, что дети не усваивают школьную программу или не могут найти общего языка со сверстниками.
— Почему дети не усваивают программу? В чем причина? В нежелании родителей помогать, в сложности или педагогах?
— Причины разные. Зачастую мы видим, что у ребенка интеллект не соответствует программе обучения. До сих пор мы выявляем такие проблемы у детей в 8, 9, 10 лет. А еще несколько лет назад у нас были случаи, когда несоответствие интеллекта ребенка программе обучения выявлялись в 9-м классе, когда ребенку ОГЭ надо сдавать.
— Ну а как же психолого-медико-педагогические комиссии (ПМПК), которые так или иначе должны перед поступлением в школу, еще на этапе детского сада определять, нужна ребенку обычная программа или коррекционная?
— Дело в том, что, во-первых, ПМПК всегда работает в пользу ребенка. Если какие-то сомнения появляются, то они всегда решаются в пользу более сильной программы обучения. Второй момент, что родители совершенно не обязаны выполнять рекомендации ПМПК и часто они настаивают на выборе более сильной программы.
— Знаете, оно, может, и неправильно, но не каждый родитель может принять данную ситуацию. Тогда нам нужно работать с родителями, объяснять, что ребенок должен пройти наше обследование и идти на ПМПК уже с нашими рекомендациями, что ему должна подбираться та программа обучения, которая ему подходит. К тому же сейчас очень много различных вариантов обучения: есть и программы для детей с умственной отсталостью; есть программы для детей, у которых ограниченное расстройство интеллекта; есть целая школа-интернат для детей с речевыми нарушениями; есть семейные формы обучения, которые тоже предназначены для определенной категории детей. Все вопросы решаемые. Поменяешь программу — и ребенку становится легче.
Второй момент — это поведенческие нарушения, которые не позволяют усваивать материал. Бывает, что ребенок просто неусидчивый и он не удерживает внимание, и если эти процессы скорректировать, то ситуация изменяется в лучшую сторону.
— Как корректировать? И должна ли принимать в этом участие школа?
— У нас со школой связь односторонняя: школа нам может написать характеристику на ребенка, а мы школе никаких данных не имеем права отдавать. Есть законы психиатрической помощи, и мы разглашать эти данные не можем. Поэтому если сами родители школу не поставят в известность об имеющихся проблемах, пройденном обследовании, то педагоги могут об этом и не знать.
— Как педагогу научиться выявлять такие нарушения? К примеру, из-за тех же поведенческих проблем ребенок не усваивает программу или усваивает с трудом. Как обычному педагогу научиться такие проблемы видеть и как правильно донести до родителей, что у ребенка они есть. Чаще всего получается: родителям учитель говорит, что ребенок не усваивает программу, потому что он глупый. Родитель, естественно, закрывается. И ничего хорошего из этого не выходит.
— Я думаю, что в таких случаях родителей лучше поставить в известность, что ребенок программу не усваивает и что нужно в принципе искать причины этого. При этом родителям должны быть тогда представлены какие-то примеры. Мы так же делаем — иногда ребенка осматриваем в присутствии родителей, чтобы взрослый сам видел, как ребенок отвечает на те или иные вопросы. На сегодняшний день, даже если говорить про детей, которые старше 7 лет, у нас есть детские психиатры в поликлиниках по месту жительства, которые могут обследовать ребенка и выявить ту или иную проблему, но не каждый родитель пойдет к психиатру. И это его законное право. А вот донести грамотно информацию о проблемах должен именно педагог.
— И снова: как ее донести?
— У педагогов есть все для этого. У них есть домашние работы, есть контрольные, проверочные. Школьную неуспеваемость у ребенка всегда можно выявить. Причем, знаете, она очень хорошо проявляется при переходе ребенка из начальной школы в среднюю. Если в начальной школе ребенок может тянуть непосильную программу, то в средней — нет. И здесь важно, насколько грамотно педагоги смогут это объяснить родителям и насколько родители захотят это принять. Потому что, если проблему вовремя не скорректировать, ситуация усугубляется: мальчишки перестают ходить в школу, а девчонки начинают наносить себе самоповреждения.
— Это уже среднее и старшее звено?
— Конечно. Подростки из-за плохих отметок, непонимания программы чувствуют себя неуспешными, им плохо в коллективе, где все лучше, чем они. Но они не говорят родителям, что «я не понимаю школьную программу, мне неуютно в школьном коллективе и поэтому я в школу не хочу». Они просто закрываются в себе, уходят в различные девиации.
— Но ведь из-за тех же прогулов с детьми беседуют и члены семьи, и педагоги.
— Да, но дети не могут сформулировать, почему они не ходят. Это потом уже мы начинаем смотреть в стационаре. Во-первых, дети, когда находятся у нас в стационаре, учатся в школе, к ним приходят педагоги, а сами ребята прикрепляются на время лечения к школе № 105, даже ОГЭ сдают. И по результатам учебы мы видим, что именно надо скорректировать, пишем рекомендации. Наши педагоги также пишут свою независимую характеристику. Плюс ребенка у нас осматривает психолог, верифицирует его интеллектуальные функции; ребенка осматривает логопед-дефектолог, который устанавливает речевые нарушения и уже соотносит с тем уровнем его интеллекта. И при выполнении всех наших рекомендаций ребенка можно очень хорошо адаптировать. Иногда проблема бывает на уровне речевых нарушений, которые в общем-то решить можно. Но родители не приходят.
— Не хотят идти к логопеду?
— Насколько сложно работать с родителями при рекомендации поместить ребенка в стационар, в каких случаях стационар необходим и нужно ли родителям этого бояться?
— Существует ли сегодня кадровый дефицит детских психиатров?
— Это большая проблема. Укомплектованность составляет 46% по области, психиатры есть не во всех муниципальных образованиях. Даже у нас в больнице укомплектованность ниже 50%.
— Не каждый может работать психиатром, это достаточно сложная работа. Для того чтобы стать психиатром, нужно по окончании университета еще два года учиться в ординатуре. Почти все врачи, которые за последние три года прошли ординатуру, трудоустроились и работают в государственных учреждениях. Но их мало. Нам надо в пять, в десять раз больше, чем сейчас выпускается.
А еще, идет пациент, к примеру, к урологу, к дерматологу, к хирургу, когда он этого специалиста уважает, он доверяет ему своего ребенка, он доверяет себя. К нам идут чаще всего вынужденно. Пациенты и их представители даже иногда говорят: «Надеемся, больше не увидимся». Наверное, это единственная специальность, кому так говорят. Поэтому, конечно, тяжело работать, когда пациенты так относятся.
— То есть добровольно к психиатру никто в России не идет…
— Как правило, да. Родители обращаются к психиатру, когда уже нет другого выхода. Некоторые поступают впервые в тяжелом состоянии по скорой помощи.
При этом, несмотря на то что психиатров не хватает, мы стараемся организовать помощь для всех нуждающихся детей в регионе. У нас есть областные консультанты, которые осматривают пациентов из области, у нас есть областной кабинет РАС (расстройства аутистического спектра), и практически мы всех детей из области, у которых есть коммуникативные нарушения, можем обследовать в этом кабинете. Там работает многофункциональная бригада, которая включает психиатра, логопеда, психолога, нейропсихолога. Мы можем провести обследование и дать рекомендации — что ребенку делать дальше. Обычно они всех маленьких детей берут на себя. То есть мы область не бросаем.
— Если возвращаться к детям, как они поступают на госпитализацию?
— Есть показания относительные, при которых родители или законные представители сами решают, госпитализировать ребенка или нет, а есть абсолютные показания или недобровольная госпитализация, когда психиатр видит, что этому человеку можно помочь только в стационаре. Есть три ситуации, когда мы госпитализируем недобровольно — это угроза жизни самого ребенка, угроза жизни окружающих, и непринятие мер приведет к ухудшению состояния.
В Челябинской области за время карантина снизилось число подростковых суицидов
— У детей, как правило, это суицидальное поведение?
— Да, когда даже после амбулаторной терапии, наблюдения, мы чувствуем, что ситуация суицидального настроя остается. Если родители против, мы решаем вопрос через суд, и уже он принимает решение. Чаще всего суды с нами соглашаются — только за последнее время у нас было три случая решения помещения ребенка в стационар через суд. Но есть и отказы, когда суд считает, что никакой угрозы нет.
— Как и кто выявляет суицидальное поведение у детей, если нет собственно попыток суицида?
— Иногда в школе выявляют, иногда дети сами говорят о проблемах родителям, педагогам. Бывают ситуации, что ребенок просит отвести его к психиатру, а родители сопротивляются.
— Вот так. У нас даже были такие случаи, что ребенок, девочка, звонила на «телефон доверия» и говорила об опасениях за свои действия с психологом. Мама была категорически против лечения. Но потом этот вопрос решился благополучно благодаря отцу девочки, который живет отдельно. И как раз он госпитализировал ее в отделение.
— Возвращаясь к стационару, к детям. Уполномоченный по правам ребенка в регионе Евгения Майорова недавно высказалась о том, что дети в психиатрической больнице должны находиться с родителями. Как сегодня идет этот процесс, как его воспринимают родители и сами дети? Часто ли происходят самовольные уходы из стационара?
— Ну вообще уход из стационара — это для нас ЧП. Мы обязаны смотреть за детьми, и мы смотрим. У нас отделения закрытые. Что касается пребывания детей с родителями, у нас есть эта услуга и платная, и бесплатная — по показаниям. С родителями находятся дети, которые требуют особого ухода, а если показаний для совместного пребывания нет, то ребенок в стационаре один. Мало того, зачастую мама нам мешает в лечении ребенка, и нам приходится уговаривать ее оставить ребенка в отделении одного. Мамы могут идти на поводу у ребенка, нарушая диету, режим отделения. К тому же, если мы на сегодняшний день положим всех детей с мамами, то в два раза меньше детей у нас получат лечение.
— А сколько сейчас коек?
— У нас в Челябинске 130 и 50 в Магнитогорске. Эти койки все время в работе, и если мы разделим их между родителями и детьми, то в стационар не попадут дети, которым нужна помощь.
— Есть ли случаи необоснованного направления в стационар? Тут, наверное, стоит говорить о детях, которые воспитываются в учреждениях опеки.
— Мы таких не встречали. У нас в приемном покое идет отсев. Если показаний для госпитализации нет, то ребенку просто назначат лечение и отправят домой. На случай если ребенок убегает из своего дома, из детского дома или у него другие какие-то нарушения поведения — у нас есть определенные критерии оценки. Есть патологические формы нарушенного поведения и есть непатологические формы нарушенного поведения. При патологической форме ребенок имеет право лечиться, как любой другой ребенок, который убегает из семьи. Здесь еще надо выяснить, почему он убегает.
— Чаще при побегах детей это все-таки патологические или непатологические формы?
— Практически все они имеют патологический характер, но мы можем выявить причину, подобрать лечение; дать рекомендации на дальнейшую коррекцию нарушений семейных взаимоотношений и взаимоотношений с детьми и педагогами в государственных учреждениях; при наличии школьной дезадаптации, мы можем дальше направить ребенка на медико-педагогическую комиссию, иногда нам приходится решать вопрос о домашнем обучении ребенка.
— То есть с такой инициативой вы тоже выступаете?
— Да, мы все эти вопросы поднимаем. Если есть показания, то оформляем домашнее обучение. Иногда отправляем на ПМПК для решения вопроса о льготной сдаче экзаменов, потому что бывает в этом необходимость. Необоснованно детей не держим. Нам нужно успеть вылечить хотя бы тех, для кого нахождение в стационаре обоснованно. Как правило, мы занимаемся в стационаре с теми детьми, с которыми не справились в амбулаторной службе или которых привезли нам по скорой.
— С какими нарушениями дети чаще всего попадают в больницу экстренно?
— Состояние психоза (бред, галлюцинации) — это в любом случае показание для стационара. Прямые показания — агрессия, аутоагрессия. В принципе мы берем с любыми формами, если есть согласие законного представителя и есть необходимость для подбора препаратов. Если, допустим, ребенок просто плохо учится в школе — это, конечно, не показания для госпитализации.
— Дайте совет: как родителю заметить, что у ребенка есть какие-то нарушения, те же поведенческие, — что это сигнал к тому, что нужно что-то предпринимать, а не просто ругаться.
— У любого ребенка могут быть непослушание, отказные реакции, но здесь нужно смотреть: если поведенческие нарушения проявляются во всех сферах — не только дома, но и в школе, и во дворе, тогда это уже говорит о том, что действительно ребенок не может себя нигде вести нормально, и это уже нарушение.
— Что значит «вести нормально»? И к какому возрасту это применимо? Вот есть, допустим, шестилетний ребенок, ему что-нибудь не то скажешь — он кричит, топает ногами. У меня сын самокат так сломал…
— Конечно, «психануть», как говорится, может любой ребенок, и он должен реагировать на критику; отсутствие реакции — это тоже подозрительно. Но если же вы объяснили ребенку, что так делать нельзя и он понял, то это одно. Если он кидает самокат каждый день и везде, где только можно, и кидает его не просто так в стену, а в людей — тогда нужно задуматься. То есть, если поведение нарушено — оно должно быть нарушено везде. Потому что если, допустим, родители говорят, что дома ребенок ведет себя безобразно, а в школе у него хорошая характеристика…
— Значит, дома какие-то проблемы…
— Да, значит, нужно смотреть, какие проблемы дома. При этом родители зачастую могут сами индуцировать те или иные реакции ребенка, и здесь уже нужно думать, как быть.
— Как родители могут провоцировать агрессию у ребенка, помимо очевидных случаев, когда папа маму на глазах у ребенка бьет или когда мама кричит на ребенка.
— Таких случаев достаточно. И родители могут между собой эти конфликты устраивать при детях, и детей бьют. И вот тут, знаете, самое главное, когда даже не бьют, но нет системы воспитания. Ребенок всегда должен понимать, что можно, а что нельзя. Бывают конфликты, например, между мамой и ребенком. Мама говорит: «Надо убирать свою комнату», а ребенок говорит: «А я убираю свою комнату». И когда начинаешь выяснять, получается, что ребенок не понимает, что значит «убрать комнату», потому что у всех свое понятие о чистоте. Я всегда говорю родителям: вы покажите, что значит «убрать свою комнату», а потом требуйте. А родители — они какие-то поручения детям дают, но не учат их, как это сделать, и не говорят, как они собираются это контролировать.
Если говорить про то, что «родители кричат». Родитель может кричать одинаково сильно за то, что ребенок ушел из дома, и за то, что он ложку уронил. Но это разные вещи.
У ребенка должна быть разная система поощрений, он должен понимать, за что его будут поощрять и как его будут поощрять — материально или ласковым словом. А наказание должно быть только в виде того, что поощрение не будет получено. Отсутствие поощрения — это и есть наказание.
А избиение ребенка — это когда родитель сам свои эмоции, свою агрессию спускает на него.
— То есть ребенка бить вообще нельзя, даже шлепнуть его по попе неправильно будет?
— Какой в этом смысл? Ребенок чувствует, что его ударили, ему обидно. Вам нужно донести до ребенка информацию, что он делает не так и что он должен сделать, чтобы впредь делал все, как полагается. Шлепком этого не донести, как и подзатыльником.
— Возвращаясь к советам родителям. Какие еще «звоночки» в поведении детей должны насторожить?
— Нарушения сна. Все отклонения психического здоровья сразу выражаются в тревогу и, как правило, вызывают нарушение сна. Если у ребенка повышенная тревожность, значит, он в вечернее время чувствует себя некомфортно, он просит, чтобы родители спали с ним. Он вечером долго не может уснуть. Если это ребенок более старшего возраста, он будет искать любые причины, чтобы не ложиться — он будет включать телевизор, компьютер, смотреть в телефон, но только не спать. Мало того, если он заснул, он несколько раз проснется в течение ночи. Если же это дети с депрессивной симптоматикой, то здесь уже идут ранние пробуждения: в 4:00–5:00 ребенок просыпается и уже не может уснуть. Надо обращать внимание на резкие изменения аппетита в ту или другую сторону.
— Вы начали про «смотрит в телефон». Но дети и в нормальном состоянии постоянно смотрят в телефон или компьютер.
— Да, сейчас очень много детей, которые зависят от компьютера и других гаджетов. И у нас уже были суицидальные случаи из-за того, что у детей забирали вот эти гаджеты.
— Как с этим бороться?
— Сейчас это очень сложно, потому что и дети, и взрослые в основном сидят в телефонах и общение происходит именно так. Что лучше сделать? Конечно же, наполнить жизнь ребенка какими-то другими занятиями: секции, кружки, организовать ребенку живое общение, потому что подростки сейчас очень часто общаются именно через соцсети. Кстати, у нас есть пациенты с заболеваниями шизофренического спектра, и если раньше мы говорили, что они не общаются, то они сейчас хорошо общаются — как раз с помощью гаджетов. Но если для одних детей это положительный момент, то для других — отрицательный. Они иногда не умеют даже разговаривать по телефону, только пишут.
— Но можно ли ограничивать пользование гаджетами?
— У меня нет однозначного ответа, поскольку при ограничении идут такие реакции, как попытки суицидов, у детей страдает эмоциональная сфера. Можно и нужно, конечно, разговаривать с ребенком, объяснять, насколько это будет возможно. Я многим рекомендую на время выполнения школьных домашних заданий убирать телефон. Договариваться об этом с ребенком заранее, так как зачастую он не может выполнить домашнее задание, потому что отвлекается на телефон. То, что написано в пришедшем на гаджет сообщении, гораздо приятнее уроков, и там больше эмоций, чем в той же математике. Следовательно, внимание сразу переключается на то, что более приятно, поэтому вся нужная информация не фиксируется и не воспринимается.
— Если говорить о суицидальном поведении. Насколько серьезно стоит у нас эта проблема и из-за чего чаще всего дети идут на такие отчаянные шаги?
— Если говорить о законченных случаях, то это несчастная любовь, какие-то конфликты, связанные с употреблением алкоголя или наркотиков, но до нас эти дети не доходят. А для тех детей, которые доходят до нас, то есть кого удается спасти, остановить, характерна школьная и семейная дезадаптация. Мы успешно выводим ребят из опасных случаев. Мы можем стабилизировать их эмоциональное состояние, можем выявить основную причину или несколько причин. В итоге напряжение у детей снижается, после обследования и лечения у них уже не наблюдается суицидальное поведение.
— Это только медикаментозное лечение или параллельно работа с эмоциями, с внешним окружением?
— Лечение обязательно идет в комплексе, и выпиской из стационара оно не заканчивается. Иногда достаточно просто решить вопрос с обучением, со сдачей экзаменов, с выбором профессии, если говорить о старшеклассниках. Порой сложнее донести этот вопрос до родителей, потому что основная масса суицидов или их попыток происходит в семьях, где с детей требуют, где ребенок не может быть неуспешным, где ребенка не принимают таким, какой он есть.
— Что значит «не принимают»? Его ругают или говорят, что папа у него такой умный, деньги зарабатывает, а ты бездарь…
— Да. В таких семьях родители ребенку объясняют: мы такие успешные, от тебя того же ждем, мы на тебя тратим деньги. А ребенок видит, что он не соответствует ожиданиям родителей и отчаивается. У нас был тяжелый случай, когда девочка попала к нам после второй попытки суицида. Родители с раннего возраста требовали от нее быть лучшей: лучшие репетиторы, лучшая школа, хотя она с трудом тянула сложную программу, но ее тащили, в перспективе родителей — только столичный вуз. А девочка сломалась, устала. Плюс у нее от природы лидерские качества, которые она в том окружении не могла реализовать из-за более низкого уровня интеллекта. В итоге попала к нам. И огромного труда стоило и родителям, и ей объяснить, что впереди пока — не вуз, а колледж. И только потом можно будет идти дальше.
— Но тогда как таким успешным родителям с детьми правильно общаться? Понятно, что они хотят, чтобы ребенок тоже стал успешным, а если ребенок средненький — что делать в этой ситуации, чтобы ребенок не стал изгоем в классе, чтобы ребенок, не дай бог, не пытался что-то с собой сделать?
— Знаете, я бы вообще школьных психологов ориентировала на таких родителей и на таких детей. Здесь они очень могли бы помочь.
— То есть должна быть какая-то система профилактики со стороны школы в том числе?
— Конечно. И здесь, видите, мы, как правило, замеряем интеллект всем детям, которые через нас проходят. Мы видим, что интеллект в норме. Но норма 80 и норма 140 — это разные нормы и разные возможности. И школа такое же тестирование проводит. И должна это видеть и давать этому оценку.
Иногда мы говорим родителям: «Ваш ребенок может получить прекрасное гуманитарное образование, но высшее техническое мы бы вам не советовали». И мы объясняем почему. Мы объясняем, что ребенок с какими-то аутистическими чертами, даже если у него интеллект хороший, не должен идти на специальности, где требуется усиленная коммуникация с другими людьми, общение.
— Это какие особенности? Заторможенность, более медленные реакции?
— Нет, у них не медленные реакции, но у них нарушен контакт с окружающими, им лучше одним, они прекрасно могут реализовываться в какой-то IT-системе, но они не могут быть педагогами, они не могут рассказывать что-то на публику.
— А как психиатрической службе области или конкретно больнице сегодня может помочь взаимодействие с общественными организациями, с тем же уполномоченным, может быть, в той же адаптации детей, выборе профессии?
— Правозащитные организации предлагают создание некоего сообщества родителей тех детей, которые попадают к нам. Это неплохая идея. Мы всегда, по возможности, идем навстречу и родителям, и детям. Если возникает одинаковая для всех проблема, то это для нас уже определенный сигнал.
Нам хочется, чтобы наши дети не только были окружены вниманием и заботой, когда они находятся у нас в больнице, но и чтобы всегда подключались общественные, правозащитные организации и участвовали в судьбе детей. У нас большие совместные серьезные планы.
Кроме того, мы бы очень хотели, чтобы НКО поработали с родителями наших пациентов, так как часто родители больного ребенка сами отказываются от жизни, сосредотачиваются только на нем. Но есть примеры, когда родители сами могут быть успешными и в принципе они могут адаптировать ребенка. И мы видим, что даже детей с интеллектуальными, с ментальными, с аутистическими нарушениями можно неплохо адаптировать сейчас. Для них тоже созданы специальные и школы, и классы.
— Как вы сами относитесь к инклюзивному образованию?
— Сложный вопрос. Если ориентироваться на опыт других стран, то получается, что в принципе такие дети могли бы адаптироваться в обществе и им было бы проще, но на практике это не всегда работает. И зачастую мы видим, что дети тех родителей, у которых нет заболеваний, бывают против, потому что считают, что внимание учителя отвлекается на больного ребенка и не уделяется другим детям. К тому же у нас иногда и дети относятся агрессивно к детям с особенностями развития. Иногда это просто неприятно, а иногда ведет к очень серьезной дезадаптации. Очень индивидуально надо подходить. Кто-то сможет адаптироваться, кто-то нет. И опять же — в развитии общественного сознания, в адаптации детей — нам могут помочь НКО, сами мы не справимся. И с их стороны тоже чувствуется это желание помочь, таких ребят нельзя оставлять наедине с их семьями и проблемами, только вместе что-то можно решить.