Что такое всевластие зла
Душа-колесница и бескорыстные пакости: что такое зло с точки зрения философов и теологов
Можно ли уничтожить зло, что это вообще такое и откуда оно берется? Подобными вопросами люди задавались на протяжении многих веков и каждый раз находили разные ответы. Природа зла, его границы, абсолютность и относительность, противостояние ему — о том, как человечество размышляло об этом и к чему это приводило, читайте в новой статье Алисы Загрядской.
Красивая идея великой и тотальной победы над злом, которой должен завершиться исторический процесс, — лейтмотив многих религий. Так, согласно христианской эсхатологии, в конце времен произойдет Страшный суд, и после него Царство Небесное распространится по всему сотворенному Богом миру, а вошедшие туда будут пребывать в вечной благодати. Отзвуки подобных представлений слышны и в нерелигиозных политических концепциях, где «конец истории» связывают с устранением источника бед.
Утописты предполагали, что можно создать идеальное общество, в котором нет неравенства, а блага разумно распределяются между гражданами — например, как на вымышленном острове Утопия, описанном гуманистом Томасом Мором. Маркс и Энгельс утверждали, что финальное счастье наступит после победы коммунизма. В этом мире без отчуждения, насилия и классовой борьбы, как пел Егор Летов, «наверное, вообще не надо будет умирать».
В то же время несправедливость и зло служат драйвером борьбы и топливом для любого политического и социального движения. В противном случае человечество оказалось бы в положении праведников из «Суммы теологии» Фомы Аквинского, которым приходится смотреть из рая на наказание грешников в аду, чтобы справиться с гнетом блаженного бездействия. Как трактовали проблему зла теологи и философы и какой багаж мнений об этом явлении мы накопили к сегодняшнему дню?
Зло и теология
Одна из ключевых канонических проблем, которую исторически разрабатывали теологи разных мировых религий, сводится к простому и даже слегка наивному вопросу: почему Бог допускает зло? Рассматривать его можно как с точки зрения морали, так и в русле логики и онтологии. Ведь если Абсолют всеблаг и всемогущ по своей сути, то откуда взяться жестокости, преступлениям, болезням и т. д.?
Значит ли это, что зло допускают специально?
Подобные вопросы исследует теодицея, доктрина «оправдания Бога», и разные мыслители предлагали свои решения этого парадокса, но многие сводятся к нескольким ключевым аргументам.
Первый диалектик Гераклит предполагал, что восприятие человека ограниченно и мы не способны постичь все причины и следствия. Следовательно, то, что кажется нам дурным, может быть необходимым для вселенной.
Этот мотив (люди многого не видят, из-за чего в их картину мира «вплетаются» несправедливость и зло) впоследствии встречается во многих теодицеях. Похожим образом проблема решается и в восточных религиозных системах. В частности, в Адвайта-веданте говорится, что только непросветленное (не достигшее понимания недвойственности) человеческое сознание считает что-то злом.
Теодицея лишенности формулируется так: зло не имеет самостоятельного осуществления и есть лишь нехватка блага. С этой точки зрения оно предстает как своего рода черная дыра посреди благого космоса или же темный угол вселенной, которого не достигает божественный свет. У Плотина творение происходит в результате эманации Единого (Его излучения за свои пределы), а значит, всё сущее причастно к этому благу. Однако чем оно дальше от своего источника, тем больше в материи не-блага. Такого же мнения придерживался и Фома Аквинский, полагая, что дурное представляет собой менее проявленную степень благого и не обладает «ни совершенством, ни бытием». По этой причине дьявол не может творить, а способен только исказить существующее.
Блаженный Августин также трактовал интересующую нас категорию в духе неоплатоников, что, однако, ставило мыслителя перед проблемой: как человек может выбрать «темную сторону», если самого объекта выбора будто бы не существует?
В чём секрет привлекательности зла, если это просто меньшая концентрация добра?
Августин до своего обращения к Богу совершал много неправедных поступков, и собственная греховность тяготила его на протяжении всей жизни. В «Исповеди» он описывает эпизод из своей юности:
«Неподалеку от нашего виноградника росла груша, вся покрытая плодами, вполне, впрочем, обычными и по виду, и по вкусу. Итак, мы, испорченные юнцы, отправились в глухую полночь (вот до какого часа продолжались наши уличные забавы!) отрясти ее и собрать свою добычу. Мы унесли оттуда большую ношу, но не для еды (мы готовы были выбросить всё это свиньям), а ради совершения поступка, сладостного нам только потому, что он был запретен».
Впоследствии Августин приходит к мысли, что источник зла — в самом человеке. Бог дал нам свободную волю — а мы уже пользуемся этим даром в дурных целях и проявляем слабость, отворачиваясь от благодати.
В христианской догматике зло объясняется первородным грехом: однажды совершенная ошибка отпечаталась в нашей природе, которая причастилась древа познания, а значит, люди получили возможность поступать неправедно. Фома Аквинский отмечает, что мир, где человек не мог бы грешить, был бы несовершенен, но это, однако, не повод нарушать заповеди.
Последний аргумент Аквината приводит нас к следующему выводу: само бытие в том виде, в котором оно существует, предполагает наличие в нем зла. Наиболее полно эту идею изложил Готфрид Вильгельм Лейбниц в трактате «Опыты теодицеи». Весь феноменальный универсум в его представлении состоит из неделимых элементов, монад, первейшая из которых — созидающий Бог. В процессе творения Он расположил эти «кирпичики мироздания», составляющие бытие, определенным способом. Правда, все субстанции, кроме самого Демиурга, неидеальны в той же мере, в которой и уникальны (монада, подобная главной по совершенству, существовать не может). Тем не менее Он выбрал единственно верную констелляцию.
Следовательно, зло — часть общей картины, которую сотворил всеблагой Бог, создавший лучший из возможных миров.
Над защитниками подобных идей иронизирует Вольтер. В сочинении «Кандид, или Оптимизм» он вкладывает фразу «всё к лучшему в этом мире» в уста мудреца Панглосса, обучающего заглавного героя «метафизико-теолого-космологонигологии». Даже потеряв свое добро, будучи почти повешенным, страдая от запущенного сифилиса и став жертвой кораблекрушения, «кривой философ» продолжает повторять, что мир устроен наилучшим образом:
«— Доказано, — говорил Панглосс, — что всё таково, каким должно быть; так как всё создано сообразно цели, то всё необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков, потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньор владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, — мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что всё хорошо, говорят глупость, — нужно говорить, что всё к лучшему».
Корабль героев попадает в бурю у лиссабонского порта и терпит крушение. В этом эпизоде нашли отражение реальные события — землетрясение 1755 года, превратившее португальскую столицу в руины. Страшный природный катаклизм шокировал современников и заставил многих изменить представления о справедливом и благом устройстве мира. Сам Вольтер под впечатлением от разрушения Лиссабона и ужасов катастрофы написал поэму, где есть такие строки:
О, жалость вечная, воспоминанье слезно!
Обманутый мудрец, кричишь ты: всё полезно;
Приди, взгляни на сей опустошенный град,
На сей несчастный прах отцов, и жен, и чад…
«Обманутый мудрец» — это еще один неисправимый оптимист эпохи, поэт Александр Поуп, который, руководствуясь теми же принципами теодицеи, что и Лейбниц, писал в своей «Поэме о человеке»:
В разладе лад, не явленный земле;
Всемирное добро в частичном зле,
Так покорись, воздай творенью честь:
Поистине всё хорошо, что есть.
Впрочем, отношения Вольтера со злом, как и с Богом, остались противоречивыми. Желчный француз издевался над оптимистами, которых даже явные признаки несправедливости мира не побуждали усомниться в совершенстве замысла. Но ему же принадлежат такие строки, выражающие, как сказали бы сегодня, принятие: «Тебе, и только тебе, абсолютный господин природы, я обязан всем; ты даровал мне способность чувствовать и мыслить, точно так же как переваривать пищу и ходить. Я благодарю тебя за это и не выпытываю у тебя твой секрет».
Трансформации зла
Начиная с Нового времени и на протяжении последующих эпох концепция зла коренным образом меняется и «ветвится». В учении Канта с проблемой морали происходит примерно то же, что и с остальными философскими вопросами: мыслитель совершает радикальный переворот в определении связи человека и реальности. Если прежде источниками всех суждений считались внешние метафизические принципы, которые были частью «прошивки» вселенной, то теперь они исходят от самого субъекта.
Поскольку моральный закон — продукт рассудка, злом будет отступление от него, и совершается последнее благодаря свободе воли. Таким образом, его источник сокрыт в самой человеческой природе.
В концепции Канта не бывает зла без выгоды. Например, эстетический интерес бескорыстен: мы любим красивое просто потому, что оно красиво, а не ради практической пользы. А вот самоценного злодейства, то есть любви к злу как таковому, согласно Канту, не существует. На дурные поступки человека толкает эгоизм, субъективный интерес, который расходится с объективным законом морали, установленным рассудком. Таким образом, зло выступает средством для достижения цели. Ради нее человек иногда пренебрегает общими нормами — например, если ворует то, что хочет заполучить.
На первый взгляд в канву этой, «утилитарно-прагматической» трактовки не укладываются ситуации, в которых зло творится, казалось бы, из чистого, беспримесного сатанизма. Например, персонажи маркиза де Сада совершают маниакальные убийства и практикуют другие виды жестокости. Но можно ли сказать, что такого рода деяния проистекают из желания сделать нечто ужасное просто потому, что это плохо?
«Я не в состоянии был поверить, пока не увидел сам, что существуют такие чудовища в образе людей, которые готовы убивать ради удовольствия, доставляемого им убийством. При этом они не получают от этого никаких выгод и не питают вражды к своим жертвам, а поступают так только ради того, чтобы насладиться приятным для них зрелищем».
Мишель Монтень, «Опыты»
Тем не менее, предполагая, будто либертин де Сада служит чистому злу, мы с неизбежностью должны констатировать и наличие добра в его «вселенной». Для персонажей этого писателя совершаемые ими чудовищные поступки, определенно, благо, потому что они приносят им удовольствие. Такого мнения придерживается, например, современный мыслитель Ларс Свендсен, который в книге «Философия зла» называет героев де Сада простыми гедонистами, пусть и с весьма специфичными вкусами. В этом смысле зло оказывается средством, а садист всего лишь потакает собственным эгоистическим интересам.
Впрочем, Жорж Батай полагает, что подлинное, «бескорыстное» зло всё же существует и проявляет себя в поступках, которые стремятся к предельности. А польза и наслаждение — это не одно и то же, поскольку последнее имеет более сложную природу:
«В самом деле, чем было бы наслаждение, если бы связанная с ним тревога не обнажала его парадоксальный характер, если бы в глазах того, кто его испытывает, оно не было бы нестерпимым?»
Стремление к уничтожению воспринимается в этом случае как запредельная жажда разрушения, которая обращает в пепел даже собственные ресурсы, и удовольствия в ней столько же, сколько и страдания.
Исторически мерилом зла выступал моральный закон: человек действует или вопреки ему («я знаю, что красть плохо, но всё равно ворую, потому что мне нечего есть»), или сообразно с ним («я убиваю этих людей, ибо они заслуживают такого наказания»). В первом случае зло — средство для достижения цели — эгоистической или ведущей к общему благу. А во втором оно не считается таковым вовсе (например, отрицательным персонажем кажется противник). Однако Ханна Арендт выделяет еще и «банальное» зло, которое совершается по недомыслию.
Ужасы Второй мировой не только лишили многих веры в прогресс — война продемонстрировала тип злодеяния, лишенный всяческого демонизма.
В 1961 году шло разбирательство дела Адольфа Эйхмана, бывшего начальника отдела РСХА, отвечавшего за «окончательное решение еврейского вопроса». Арендт освещала судебный процесс в качестве корреспондента. В книге «Банальность зла» она рассказывает, что Эйхман не был психопатом или садистом, не питал ненависти к «низшей расе», а «просто выполнял свою работу». Это позволяло ему не чувствовать никаких угрызений совести — ведь он повиновался существовавшему закону. Подобный юридически-моральный парадокс — предмет отдельного разговора. Говоря о зле-глупости, Арендт подчеркивает, что бюрократ Эйхман даже не задумывался о том, что и́менно он делает и что происходит в лагерях.
Объясняя мир без общего трансцендентного основания, Кант описал познавательную задачу субъекта как деятельную, а не созерцательную. Мораль в его представлении, как уже говорилось выше, существует благодаря разуму. Но что делать, если последний туповат или вовсе не используется? «Банальность зла» у Арендт — это отсутствие мысленной работы. Таким же образом, как в кантовской философии осуществляется способность суждения вкуса, человек с помощью рефлексии может удержаться от зла.
Зло в современности
С одной стороны, сегодня зло воспринимается как почти устаревшая, мифологическая категория, тем более что постмодернистская относительность оставляет мало возможностей для вынесения вердикта о «плохом» и «хорошем».
Границы понятия размываются, оно обрастает ворохом сложных этических проблем, таких как аборты, эвтаназия, эксплуатация животных и т. д.
С другой стороны, это явление периодически обнаруживает себя в катастрофах, перед лицом которых общество единодушно о нем вспоминает. 11 сентября 2001 года Джордж Буш сказал: «Сегодня нация увидела зло». Трагедия активизировала то, что Кант называл «общим чувством»: американцы и жители других стран в едином порыве ощутили, что случилось нечто ужасное и непоправимое. Трактовка терроризма как инфернального, нечеловеческого зла действительно хорошо укладывается в представления о демоническом. Однако речь идет о людях, чья система ценностей основана на определенных идеалах (гибельных для других). Тогда как вера в демоническое зло приводит к дегуманизации противника, заставляет считать его своего рода темной сущностью, и можно ли вообще судить ее по человеческим законам — вопрос не риторический.
Идея противостояния злу, прочно вшитая в западную культуру, проявляется в массовом искусстве. Ни один эпический блокбастер или произведение янг-эдалт-литературы не обходится без фигуры мировой «темной силы», которую героям предстоит победить. Зло служит драматургическим композиционным стержнем, создает конфликт. Персонажи получают возможность совершить подвиг — вводится измерение героизма, который в эстетике часто связывают с категорией возвышенного. Лейбниц объяснял катастрофы в «лучшем из миров» тем, что таким образом человек получает шанс проявить свои добродетели — например, самоотверженность и доблесть.
Задействовать эти качества можно только против безусловно отрицательного оппонента, источника страшных бед. Противостояние разных социальных групп вызывает много неудобных вопросов, как и в реальной политике: каждая из сторон будет защищать свои интересы. Поэтому «плохими парнями» в фильмах и книгах часто оказываются монстры из других измерений, зомби или машины.
Скажем, когда Волдеморт в «Гарри Поттере» теряет человеческие черты, через внешние метаморфозы зрителям дают понять, что его душа непоправимо изуродована темной магией.
В соответствии с христианскими представлениями о нераскаявшемся грешнике он лишает себя возможности спасения.
Но в то же время зло бывает притягательным. Некогда свободолюбивый и непокорный Сатана из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай» заворожил романтиков, пусть даже автор и не планировал делать демонический образ настолько привлекательным. Уильям Блейк посвятил строки тигру, в чьих глазах горит то, что Жорж Батай называет «светом злодейства». А Лотреамон описал томящегося демона Мальдорора, который нашел равную себе злобу только в акуле — и совершил с ней соитие. И вновь возникает дискуссионный вопрос: идет ли здесь речь о зле ради зла или же нечеловеческое в романтизме — это способ прикоснуться к чему-то совсем иному, что лежит за гранью профанического мира, по ту сторону бинарных моральных оппозиций?
Сегодня массовая культура, создавая образы злодеев, отчасти наследует романтическую проблематику, хоть и в упрощенном, редуцированном виде. Отрицательные персонажи собирают фан-клубы, потому что их делинквентное поведение основано на исключительности непонятого антигероя, который противостоит обществу. В случае с «обаятельными негодяями» зло представляет собой, скорее, метафору, а заигрывание с нечеловеческим не заходит настолько далеко, чтобы лишить зрителя эмпатии.
Когда символами угрозы становятся демонические персонажи из фильмов, а обилие новостей о трагических событиях притупляет ощущения, делая реальные катастрофы просто медиаконтентом, — у многих возникает соблазн считать чистым злом даже идеологических противников в интернете. Зачастую простое несогласие с оппонентом приводит к громким заявлениям, всякое противопоставление становится политическим, и новоявленного «врага» лишают человеческого статуса. Как ни странно, нередко подобное происходит во время споров о лучшем устройстве общества, в котором всем было бы комфортно, — о мире без зла.
Опровергает ли II часть произведения «Портрет» мысль о всевластии зла? (Гоголь Н. В.)
В произведении Николая Васильевича Гоголя «Портрет» одна из поднятых тем — это противостояние добра и зла, ключевым моментом которой является мысль о всевластии зла, которую мы можем ярко рассмотреть в первой части книги. Несмотря на то, что во второй части мы видим человека, очистившего свою душу от влияния темных сил, я считаю, что она всё равно подтверждает приведенную ранее мысль.
Злые силы, дьявольское влияние могут постигнуть абсолютно любого человека, если всего лишь дать ему то, чего он хочет. Небольшая манипуляция подчинительного характера.
Человек становится похожим на собаку, которой дают корм за правильно выполненную команду во время дрессировки. Именно таким образом, Чартков, заключив своеобразную сделку с дьяволом (схватил выпавшую тысячу червонцев во сне, не вернул её старику и, в результате, получил её в реальности), становится обладателем славы и богатств, но отдает свой художественный талант, возможность творить. Лишается самого главного— чистоты своей души. Он превращается в того, кого сам презирал. Зло свершается поступками и руками самих людей, может добраться куда угодно, захватить кого угодно. Это ли не всевластие? И милый художник, грезивший своим талантом и будущим творчеством, теряет всё, становясь настоящим рабом дьявола и темных сил.
Во второй части портрета мы наблюдаем историю о том, как отец художника Б. искупляется за все свои злые поступки, очищается перед Богом, уходит в отшельничество, терпит лишения и т. д. В итоге, ему удается победить и искоренить «дьявола» в своей душе, вернуть чистый ум и благие стремления. Но опровергает ли это мысль о всевластии зла? Нет! Почему? Человек — это всемогущее существо. Да, можно победить зло в своей душе. Но дьявольские проказы совершаются не повелителем ада. Он всего лишь руководит нами. Зло может проникнуть в кого-угодно, сделать это незаметно. Под его влиянием человек и вершит страшные поступки, из чего следует, что оно становится таким же всемогущим, как и все люди, творящие его. Человек может вечно замаливать свои грехи, терпеть лишения, но это, во-первых, не жизнь, а бесконечное существование в борьбе с самим собой. Во-вторых, на каждого такого человека найдется сотня, кто будет подвержен злу, не делая ничего для очищения своей души.
При этом всем, финал произведения позволяет ещё сильнее укрепиться в мысли во всевластии зла. Портрет не удается уничтожить, его крадут прямо из-под носа зевающей толпы. Зло всегда будет на свободе, никогда никуда не исчезнет. А то, что нельзя уничтожить, что вечно — это вещь, обладающая огромной силой, всевластием.
Таким образом, вторая часть «Портрета» подтверждает мысль о всевластии зла, даже несмотря на то, что всегда будут люди, которые будут с ним бороться и побеждать его влияние на себя и свою душу. Неуничтожимое и жестокое оно будет править миром.
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Может ли антихристом быть искусственный интеллект?
Приблизительное время чтения: 8 мин.
В редакцию журнала «Фома» пришло письмо:
В нашу жизнь все больше и больше входят высокие технологии. Компьютеры управляют уже едва ли не всеми сферами жизни. С искусственным интеллектом мы вынуждены общаться постоянно — например, позвонив в банк, вызывая врача на дом. Пишут, что скоро появятся такси, где вместо человека-водителя будет искусственный интеллект.
И вот возникает мысль: куда приведет эта тенденция? Что, если в результате развития технологий разные системы искусственного интеллекта будут объединены, и появится супермощный искусственный интеллект, который станет управлять вообще всем на планете Земля? Который будет контролировать жизнь каждого человека, да не просто контролировать, а определять! Исходя из каких-то своих критериев?
А в таком случае не сбудется ли то, что апостол Иоанн Богослов описал в своем «Откровении»? Ведь оно написано иносказательным языком, и может быть, антихрист будет вообще не человеком, а именно таким вот искусственным интеллектом? Может быть, прозревая будущее, апостол увидел именно это, но не смог выразить внятно, потому что в его эпоху просто не было таких понятий? Как думаете, допустима такая версия?
Попытаюсь ответить нашему читателю — но сразу предупреждаю, что я не богослов, что излагаю свою позицию и не настаиваю на ее безошибочности.
Может ли антихрист быть программой?
Начнем с конца — может ли действительно антихрист быть не человеком, а искусственным интеллектом (иначе говоря, компьютерной программой)? Кстати, в самом тексте Откровения Иоанна Богослова (в 13-й главе) антихрист вообще не называется человеком, он там называется зверем: «И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадим, а на головах его — имена богохульные. Зверь, которого я видел, был подобен барсу; ноги у него — как у медведя, а пасть у него — как пасть у льва; и дал ему дракон силу свою и престол свой и великую власть». Более того, даже не один зверь, а два: «И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон».
Если исходить только из текста Апокалипсиса (так по-гречески звучит слово Откровение), то действительно, кто такой антихрист, не понять. Более того, самого слова антихрист в Апокалипсисе нет, в Новом Завете оно используется только в первом и втором посланиях апостола Иоанна Богослова. Поэтому может показаться, что у нас действительно открывается простор для толкования. Написано «зверь», ясно, что написано иносказательно, что зверь — это поэтический образ. Значит, зверем этим может быть кто угодно — хоть человек, хоть демон, хоть компьютерная программа.
Но на самом деле толковать Священное Писание нужно, учитывая не только его отдельные фрагменты, но и всё сказанное об этом же в других местах. А о конце мира, об антихристе писал не только апостол Иоанн Богослов. Вот что об этом же говорит апостол Павел: «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели» (2Фес 2:3). То есть ясно сказано — человек.
Можем ли мы отвергать эти апостольские слова? На каком основании? Этак можно, в угоду своим гипотезам, объявить ошибкой или аллегорией вообще любое место в Священном Писании, которое нам мешает. Многие, конечно, именно так с Библией и поступали (вспомним хотя бы, как обошелся с Евангелием Лев Толстой), но это явно ошибочный путь.
Более того — размышляя о том, как понимать те или иные места Священного Писания, мы не можем игнорировать то, как толковали их святые отцы. Толкований на Откровение Иоанна Богослова много, они разные, не во всем друг с другом согласные, но по-моему, никто из отцов не считал, будто антихрист — это не человек, а нечто принципиально иное. И тут не сработает аргумент, что, мол, отцы были людьми своей эпохи, про компьютеры и программы не знали, потому и неспособны были такое предположить. Если мы верим, что они действительно святые, что на них действительно воздействовал Дух Святой, то уж нашли бы они такие слова, чтобы пусть иносказательно, языком своего времени выразить столь важную мысль: антихрист будет не человеком. Но ничего такого отцы не говорили.
Страшен ли искусственный интеллект?
Но все же в письме нашего читателя поставлена очень важная проблема. Пускай искусственный интеллект и не станет антихристом — значит ли это, что вопрос закрыт, что никакой духовной угрозы он не представляет, никаких вызовов для христианского сознания тут нет?
Думаю, все тут есть — и угрозы, и вызовы. И не потому даже, что в теме искусственного интеллекта есть какая-то особая специфика. Проблема шире.
Дело в том, что не существует никакой «духовной жизни» в отрыве от того постоянного нравственного выбора, который каждому из нас приходится постоянно делать. Что такое, говоря по-простому, духовная жизнь? Это общение с духовным миром: с Богом, святыми, ангелами и демонами. Общение не на материальном, физическом уровне, конечно, а внутреннее, то есть в пространстве собственной души. Наша душа — это и есть и место, и способ, и цель такого общения.
А душу формирует обычная жизнь, в которой нам приходится взаимодействовать с другими людьми, совершать те или иные поступки. Можно помочь нуждающемуся, а можно пройти мимо. Можно поверить человеку, а можно и не поверить. Можно поддержать гонимых, а можно испугаться неприятностей. Много чего можно. И каждый такой выбор влияет на состояние души. Каждый такой выбор либо приближает нас к Богу, либо отдаляет.
Но на этот выбор очень сильно влияют внешние обстоятельства. Иначе говоря, все то, что вокруг нас, все те условия, в которых мы живем. Да, есть люди высочайшего духовного уровня, которые не ломаются под гнетом самых страшных бедствий, которые, подобно поэту Александру Солодовникову, могли бы сказать: «Решетка ржавая, спасибо! // Спасибо, лезвие штыка! // Такую волю дать могли бы // Мне только долгие века» (см. нашу публикацию «Александр Солодовников: путями скорби и любви»). Однако большинству решетка и штык явно не полезны. В ситуации насилия, угнетения, издевательств гораздо проще нарушить заповеди Божии, чем соблюсти их. Для очень и очень многих такая ситуация оказывается непреодолимым соблазном.
Именно поэтому нам не должно быть все равно, как устроена окружающая среда, насколько она способствует или препятствует обычной нравственной жизни (а отсюда уже, опосредованно, и духовной). Да, часто можно слышать, что Церковь вне политики, и это верно в том смысле, что Церковь не должна включаться в партийную борьбу, не должна стремиться к политической власти, не должна разделять своих членов по политическим убеждениям. Но это не значит, что она, Церковь, не вправе давать нравственную оценку каким-либо тенденциям нашей обыденной жизни.
Поэтому и об искусственном интеллекте верующим людям стоит рассуждать именно с этой позиции: какой окажется жизнь, основой которой станут информационные технологии. Будет ли искусственный интеллект влиять на наши повседневные поступки? Что окажется проще — поступить по заповедям, или вопреки им?
Иначе говоря, вопрос весь в том, кто и с какой целью станет применять искусственный интеллект. Будет ли он использоваться для создания тоталитарного общества, где начнут принудительно навязываться некие ценности, а тех, кто несогласен, мгновенно возьмут к ногтю? Сейчас много говорят об «электронном концлагере», и в этих разговорах немало болезненной конспирологии, но ведь и частичная правда тоже есть. Правда в том, что технически электронный концлагерь вполне возможен и частично уже кое-где реализован (одна лишь китайская система «социального рейтинга» чего стоит).
При этом нужно трезво понимать: в современном обществе, при тотальном внедрении во всё и вся высоких технологий, главные решения все равно принимают люди. Люди, облеченные властью. Искусственный интеллект — это не какая-то иная форма разума, не живое мыслящее существо, а всего лишь компьютерная программа. Программа, которую написали люди, которую применили люди, которую подправить или вообще отключить тоже могут люди. Страшилки про «восстание машин», про то, что искусственный интеллект захватит власть над миром и уничтожит человечество — это традиционные сюжеты научной фантастики, но это художественная литература, а не реальное прогнозирование будущего. Любой заглючивший компьютер можно выключить. Пусть даже используя болгарку (как это недавно было с фэйсбучными серверами, когда из-за криворукости программистов случился сбой в мировом масштабе).
И кстати: миф о всевластье искусственного интеллекта очень выгоден тем людям, которые реально принимают решения. Это всевластье как бы снимает с них моральную ответственность за происходящее. Я сам в микроскопическом масштабе столкнулся с этим несколько лет назад, когда искусственный интеллект Сбербанка не принял у меня уплату дачных взносов и заблокировал личный кабинет. На все мои звонки специалисты удрученно говорили: «Мы тут ни при чем, это всё Система, мы с ней ничего не можем сделать». Однако после скандала в соцсетях оказалось, что очень даже можно укротить Систему.
Повторю: сам по себе искусственный интеллект — это лишь инструмент, который может применяться и в благих целях. Например, в медицине, в контроле безопасности на производстве, в онлайн-переводчиках, в транспорте, и так далее. Но его можно использовать и для создания ада на земле, для такого электронного концлагеря, по сравнению с которым оруэлловский «телекран» из знаменитого романа «1984» показался бы детским садом. Особенно если соединить информационные технологии с биологическими (тоже многократно звучавшая в фантастике тема, и тоже вполне осуществимая если не прямо сейчас, то в ближайшем будущем).
Насколько такое вероятно? На мой взгляд, вполне. Исторический опыт показывает, что если есть возможность использовать какую-то штуку во зло, она обязательно рано или поздно будет использована во зло.
Но источник этого зла — дурная человеческая воля. Вот ей-то и надо противостоять словом и делом, пока такая возможность еще есть.
Антихрист, конечно, не будет искусственным интеллектом. Но искусственный интеллект, употребленный во зло, может создать такой мир, в котором настоящего антихриста, «человека погибели», примут на ура. Потому что почва уже подготовлена.