Что такое гуманизм античность
Что такое гуманизм античность
Античная культура как колыбель европейского гуманизма
Прогресс человеческой культуры, ее нравственный потенциал неотделим от гуманистических традиций, истоки которых можно обнаружить уже на ранних ступенях развития античного мира. Гуманизм (от лат. humanis — человек, человечный), состоящий в признании самооценки человека и его права на свободное развитие и проявление своих способностей, является важнейшей характеристикой сменяющих друг друга исторических и культурных эпох, каждая из которых вкладывала в это понятие свое, созвучное времени содержание.
Несомненно, что своеобразной колыбелью европейского гуманизма стала античная культура, создавшая образ величественного в своей первозданной красоте и мудрости человека. Обостренным вниманием к человеку пронизана вся греческая мифология, гуманистическая ориентация которой особенно наглядно проявилась, в частности, в антропоморфизации богов, придании им не только нравственных качеств, но и внешнего облика человека. Не говоря уже о том, что начиная с V-IV вв. до н. э. субъектом мифологического творчества становятся уже не боги, а герои, воплощавшие в себе общечеловеческий идеал совершенства. Героями восхищаются, в их честь слагаются гимны. Они, а не бессмертные боги, становятся образцом нравственности, в них воплощается мечта о совершенстве и красоте. Более того, хотя боги по-прежнему управляют миром и судьбой человека, но сами они обретают смысл лишь в человеке и через человека. Человек же имеет смысл только в самом себе. Необходимо также обратить внимание на культурологический и, в частности, нравственный смысл Олимпа как извечного места обитания богов, которым не нужно прилагать никаких усилий для нахождения на Олимпе. Человек же должен завоевать право взойти на Олимп. Но для этого недостаточно быть сильным, уметь одолевать полчища всевозможных чудовищ. Героем, а соответственно небожителем, становится лишь тот, кто способен к полной самоотдаче, к самопожертвованию ради великой цели — спасения жизни других людей, утверждения истины добра, красоты, торжества светлого дня над мраком ночи. Только человеку, его разуму, его нравственному чувству дано различать прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное. Таким образом, несмотря на всесилие и могущество богов, центром мироздания уже в греческой мифологии становится человек.
Возникновение в VIII—VII вв. до н. э. лирической поэзии, начинавшей играть ведущую роль в искусстве и литературе Древней Греции, также чрезвычайно знаменательно. Ибо многообразие выразительных средств поэтического языка давало поистине неограниченные возможности для описания внутреннего мира человека, его радости и печали, его торжества и разочарований, Солон, Анакреонт, божественная Сафо видели в человеке высшее и наиболее совершенное создание природы, достойное высот поэтического вдохновения. Физическая и духовная красота человека привлекает внимание таких великих скульпторов как Фидий, Мирон, Поликлет, скульптуры и скульптурные композиции которых олицетворяли устремленность их создателей к идеальным образам, телам, исполненным гармонии, грации и пропорциональности. В классический период развития Древней Греции и ее культуры возникает особый жанр литературного творчества — психологическая драма, особенностью которой было не только обращение к трагическим коллизиям в описании судеб действующих лиц, но, что самое главное, стремление представить духовный мир человека через призму нравственного конфликта, противостояния добра и зла, императивов рассудка и буйства страстей. «Прикованный Прометей» Эсхила, «Царь Эдип» Софокла, «Медея» Еврипида — произведения, являющиеся образцом высокой гуманности, насыщенной неиссякаемой верой в человека, в его мужество и благородство. Трудно переоценить также гуманистический пафос «Илиады» и «Одиссеи» Гомера, с именем которого связан целый исторический период в истории Эллады, получивший название «гомеровского». Любовь к человеку, восхищение его нравственными добродетелями, силой и величием его духа — основной мотив творчества Гомера. Гуманистические идеи и принципы оказались особенно близкими и античной философии, в центре внимания которой была проблема взаимоотношения личности и общества. Античный полис рассматривался как такая социокультурная среда, которая призвана создавать наиболее благоприятные условия не только для функционирования общества, но и для творческого самовыражения и самоопределения живущих в нем граждан. Поэтому не случайно основной идеей учений о государстве (Платона и Аристотеля) стала идея справедливости с присущей ей ярко выраженной гуманистической направленностью.
Эллинистический период в развитии античной культуры вошел в историю остротой идейного противостояния стоицизма и эпикуреизма, сформировавших две диаметрально противоположные этические системы, а соответственно два подхода к решению вопроса о смысле и назначении человека, его жизни и нравственных устремлений. Если Эпикур высшим благом считал достижение здоровья и духовной умиротворенности, не исключающих стремления человека к удовольствиям и наслаждениям, то стоики усматривали нравственный идеал человека в его способности противостоять ударам судьбы, сохраняя при этом душевную стойкость и самообладание. Но при всех различиях философско-нравственных учений эпикуреизма и стоицизма, их объединяло нечто более существенное — взгляд на человека как на высшую ценность, достойную восхищения и поклонения. Гуманистический идеал античности пронизан идеями антропоцентризма, согласно которому человек не только центр мироздания, но и единственная, непреложная мера всех вещей. Не случайно поэтому известный римский философ и оратор Цицерон характеризует гуманизм как высшее культурное и нравственное развитие человеческих способностей, выливающихся в эстетически законченную и завершенную форму. И вместе с тем античность нивелировала индивидуальность человеческого бытия, растворяла его в Логосе, в обобщенном человеческом разуме, в царстве чистой мысли. Властвующие над миром космические и социальные силы подавляли извечное стремление человека к духовной независимости.
Не следует также забывать, что рабовладение и стремление к завоеваниям, составляющие основу политического и общественного уклада античности, отнюдь не соответствуют гуманистическим принципам. Получалось, что гуманизм, составляющий основу античной (греческой и римской) культуры, не распространялся на другие народы, именуемые варварами. Все самое лучшее, ценное, человеческое в собственном смысле слова, согласно античным философам, а в равной степени и античным политикам, сосредоточено в эллине, а позднее в римляне. Все, что находилось за пределами античной культуры, рассматривалось как варварство, подлежащее либо безоговорочному искоренению, либо ассимиляции. Так сложившийся в античном мире культурный этноцентризм, проявившийся наиболее рельефно в период завоеваний Александра Македонского и становления могущественной Римской империи, вступил в глубочайшее противоречие с гуманистической направленностью античной культуры.
Не чуждым гуманизму оказались и религиозно-мистические учения, выводящие все основания мира, включая человека, из божественной сущности, божественного всеединства. В этом отношении наиболее показательны идеи основателя античного мистицизма Плотина, согласно учению которого, чтобы достичь высот божественного совершенства, человек должен потерять себя, растворить свою индивидуальность в ослепительных лупах мистического экстаза. То же можно сказать и о мистических культах орфиков (возникновение орфизма связано с именем легендарного певца Орфея), которые были основаны на предании о сотворении человека Зевсом из испепеленных им титанов, проглотивших Диониса. Таким образом, человек, как утверждали орфики, — двойственное существо. Его телесная природа — титаническая. Его тело изначально греховно, а потому смертно. Дионисийская же душа его, заключенная в тело, словно в темницу, стремится вырваться из тела и достичь высот совершенства. Душа как бы призвана искупить греховность тела. Здесь мы видим зачатки аскетического взгляда на человека, представленного пока еще в одной из языческих религий. Впоследствии в полный голос об искуплении первородного греха, идущего от поддавшихся дьявольскому искушению Адама и Евы заговорили «отцы» христианской религии и церкви, с точки зрения которых смысл жизни человека состоит в возвышении своей души путем покаяния и искупления.
Конечно, ни в коем случае нельзя проводить параллели между орфическим и христианским мистицизмом. Ибо культ языческого бога Диониса и культ христианского Бога, выступающего в своем триединстве Бога-Отца, Бога-Сына и Бога — Духа Святого, — явления с культурологической точки зрения несовместимые. И христианский аскетизм не имеет ничего общего с орфическим аскетизмом. Христианская культура и религия проникнуты любовью к человеку как образу и подобию Божьему. В отношении к человеку уже нет той беспристрастности, отстраненности, которая присуща языческой религии орфиков. В лице Иисуса Христа христианство не только обожествило личность, но и указало Реальный, хотя и тернистый, исполненный трудов и печалей, путь совершенства. Провозгласив торжество Царства Божьего внутри нас, христианство тем самым обозначило конечную цель жизненного пути человека в виде мечты, идеала, к которому нужно стремиться, образца, которому необходимо следовать.
Когда культура средневековья попыталась, следуя провозглашенной христианством идее тотального и непреложного совершенствования человека, воплотить ее в жизнь и построить, говоря словами великого Августина, «град земной» по образу и подобию «града Божьего», запылали костры инквизиции. Максимализм «отцов церкви» вступил, таким образом, в противоречие с гуманистическими принципами самоопределения человека, его неотъемлемого права самому распоряжаться своей жизнью и находить в ней основания для своего совершенства.
Так история преподала серьезный урок, который, к сожалению, не был учтен, и спустя века вновь возникла идеология, теперь уже марксизма, монополизировавшая право решать направление жизненной судьбы человека. Обещанный марксизмом «рай на земле» — слабая, во многом искаженная копия «рая небесного». А декларируемые пути совершенствования, посредством которых происходило своеобразное «обрезание» свободного человеческого духа, нередко насильственно загоняемого в лоно коммунистического равенства и коммунистической благодати, на самом деле открывали дорогу произволу и насилию. Социалистический, а впоследствии и коммунистический гуманизм не только явил миру одну из самых изощренных утопий, но и привел к определенной девальвации гуманистических традиций, заложенных прежде всего ренессансной культурой.
Гуманизм Античности: особенности, проблемы и перспективы
Аннотация. В статье раскрывается философское содержание гуманизма Античности. Приводится анализ гуманистического философского и составляющих его добродетелей в разных философских учениях Древней Греции. Материал статьи может быть использован учителем на уроках философии как в школе, так и в вузах.
Ключевые слова: идеал, гуманизм, свобода, благо, общество, ценность.
Впервые понятие «идеал» формируется в эпоху Античности. Представители античной науки, философии и культуры выработали собственные, четко аргументированные концепции совершенного, идеального. Многие исследователи именно Греко-римский гуманизм многие исследователи считают первоисточником для европейского гуманизма. Н. Бердяев целиком справедливо отметил тот момент, что для Европы именно греческий гуманизм являлся «высоким образцом «высокой человеческой культуры» [1, с. 169].
В целом, для античной мысли характерна тенденция преобладания общества над индивидом. Однако, согласно мнению античных мыслителей, человек должен быть прежде всего внутренне ориентирован на добро, быть внутренне добродетелен. То есть добродетельный человек должен быть всегда разумен и действовать обдуманно. Избегать крайностей, жить в гармонии с людьми и природой, сознательно делать выбор в пользу добра – все это помогает сделать человеку именно разум. Именно разумный человек способен осознать общественные потребности и содействовать их удовлетворению, соблюдать необходимые обычаи и традиции, установленные обществом, в котором он живет.
Приблизительно к V веку до н.э. в центр философского дискурса была поставлена тема человека. Протагор прямо объявляет человека мерилом окружающего его мира: «Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют» [2, с. 326].
Весомый вклад в развитие философии гуманизма внес Сократ. Он утверждал, что единственным объектом для познания может быть сам человек – его идеалы и нравственность: «Познать себя, чтобы преодолеть себя». Именно он впервые абсолютизирует общее и неизменное в морали, превращая его в идеал. Именно Сократ пришел к выводу, что знание и гуманистический идеал взаимообусловлены: «Справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость» [3, с. 119].
После этого античный философ Демокрит обобщает накопленный гуманистический философский опыт с акцентом на внутреннем экзистенциальном характере моральных идеалов. Именно он ввел такие понятия, как стыд и долг, в общечеловеческую этическую систему: «Не из страха, но из чувства долга должно воздерживаться от дурных поступков» [3, с. 158]. Основополагающими Демокрит считает три гуманистических идеала: справедливость, честность, истина.
Однако, наибольшей глубины философия гуманизма достигает в философском учении Платона. Философ считал, что человек способен не только познать идеал, но и воплотить его в действительность. Идеал в философии Платона конкретизируется в его учении об идеальном государстве, идеальном обществе для жизни человека, основанном на справедливости. Главным условием для создания идеального государства он считал разделение людей на три группы, согласно своим врожденным способностям и индивидуальным характеристикам: мудрецы-правители, воины, работники. Причем ориентированы они должны быть не только и не столько на личную выгоду, сколько на развитие общества в целом.
Как в идеальном государстве, так и в душе Платон выделял три уровня: разумная часть – мудрость, волевая – мужество, чувствующая – воздержанность. Однако, настоящим ядром, объединяющим все эти части в единое целое, является справедливость. То, что реально существующие государства и люди неспособны воплотить в реальность «идеальные» формы неспособны воплотить в реальность «идеальные» формы, зависит от неспособности или неумения их справиться с этой задачей.
В этом плане явно прослеживается идея равноправия при управлении государством.
Платон выделяет следующие добродетели, необходимые для создания и управления идеальным государством: мудрость, мужество, рассудительность, справедливость [4, с. 207]. Однако, кроме идеала справедливости Платон большую роль уделял идеалу мудрости. Причем этот идеал, согласно Платону, давал человеку возможность решать проблемы во имя добра и общественного блага.
Свобода, согласно Платону, это «власть над жизнью; независимость во всем; возможность жить по-своему; щедрость в использовании имущества и владении им» [5].
Аристотель большое значение придает именно социальной сфере жизни человека. Только это, по мнению мыслителя, способствует удовлетворению всех человеческих потребностей. Как философ отмечает в «Политике», жить в одиночестве могли бы только «неразумные животные или боги» [6]. Однако, базироваться социальная жизнь человека в полисе должна исключительно на основах демократии: «Справедливость требует, чтобы в управлении… все принимали участие»; «Править должны те, кто в состоянии править наилучшим образом» [9, с. 60, 89]. То есть должности должны соответствовать способностям и заслугам человека, а не распределяться за деньги.
Социальная этика, согласно Аристотелю, базируются на волевом саморегулировании конкретного человека. Жизненных благ достигают только те, кто совершает правильные поступки. В «Политике» и «Никомаховой этике» мыслитель делает вывод относительно проблем морали и этики, который не утратил своей актуальности до сих пор: «… люди образуют понятия блага и блаженства – сообразно с жизнью, которую они ведут» [6, с. 6].
Аристотель впервые классифицирует моральные идеалы и нравственные ценности, выделяя среди них гуманистические: мужества, умеренности, мудрости, великодушия, правдивости, кротости, любезности, общительности и справедливости. Центральной осью нравственных ценностей он считает четыре качества: мужество, мудрость, справедливость и дружбу. Однако, гуманистическую идею равенства и братства Аристотель не принимает. Аристотель реалистически рассматривает природу человека. Но у него, как и у других философов Древней Греции, нет четкого толкования гуманистических идеалов.
Философское наследие Эпикура с полным правом можно назвать вершиной античной этики. Она является средоточием тем морали, стоицизма, эвдемонизма, гедонизма и алармизма. Эпикур призывает к удовлетворению человеческих потребностей, спокойствию и счастью: «…мы имеем нужду в наслаждении, когда из-за его отсутствия страдаем; когда же совсем не страдаем, мы больше не нуждаемся в наслаждении. Поэтому мы и объявляем наслаждение началом и целью блаженной жизни» [3, с. 192]. Именно поиск счастья, согласно Эпикуру, является главным морально-этическим двигателем, придающим человеческой жизни оптимистическую направленность.
Эпикур выделяет два вида удовольствий:
Физические – удовлетворение потребностей в пище, одежде, жилье;
Духовные – заключающиеся в знаниях и дружбе.
При этом философ особо отмечает, что в удовлетворении физических удовольствий нет ничего постыдного, поскольку они обусловлены естественной необходимостью. Поэтому именно удовольствие является «…началом и целью блаженной жизни» [3].
Из вышесказанного можно сделать следующий вывод: античная философия выделила 4 основополагающих нравственных добродетели: умеренность, мудрость, справедливость и мужество. Сам человек рассматривался не только как космический элемент, но и неотъемлемая часть общества.
Список использованных источников:
Материалисты Древней Греции. Собрание текстов Гераклита, Демокрита, Эпикура [Текст] / [под ред. М.А. Дынника]. – М. : Госполитиздат, 1955. – 238 с.
Платон. Собрание сочинений : в 4 т. [Текст] / Платон ; [под общ. ред. А.Ф. Лосева]. – М. : Мысль, 1993 – 1994. – Т. 3. – 658 с.
Платон. Соч. : в 3 т. [Текст] / Платон ; [под общ. ред. А.Ф. Лосева и В.Ф. Асмуса]. – М. : Мысль, 1971. – Т. 2. – 611 с.
Аристотель. Сочинения : в 4 т. [Текст] / Аристотель. – М. : Мысль, 1975. – Т. 2. – 832 с.
Античный гуманизм и его пределы
«Письма Плиния Младшего» рисуют нам привлекательный портрет одного из лучших людей своего времени (рубеж I-II вв. н.э.).
Вот его обычный день — в летнем безмолвии роскошной мраморной виллы:
«Плиний Фуску привет.
Ты спрашиваешь, каким образом я распределяю свой день в этрусском поместье.
Просыпаюсь, когда захочу, большей частью около первого часа*, часто раньше, редко позже. Окна остаются закрыты ставнями; чудесно отделенный безмолвием и мраком от всего, что развлекает, свободный и предоставленный самому себе, я следую не душой за глазами, а глазами за душой: они ведь видят то же, что видит разум, если не видят ничего другого. Я размышляю над тем, над чем работаю, размышляю совершенно как человек, который пишет и исправляет, — меньше или больше, в зависимости от того, трудно или легко сочинять и удерживать в памяти. Затем зову секретаря и, впустив свет, диктую то, что оформил. Он уходит, я вновь вызываю его и вновь отпускаю. Часов в пять-шесть (время точно не размерено) я — как подскажет день — удаляюсь в цветник или в криптопортик (крытая колоннада со стенами с двух сторон, в которых имелись окна), обдумываю остальное и диктую. Сажусь в повозку и занимаюсь в ней тем же самым, чем во время прогулки или лежания, освеженный самой переменой. Немного сплю, затем гуляю, потом ясно и выразительно читаю греческую или латинскую речь не столько ради голоса, сколько ради желудка**; от этого, впрочем, укрепляется и голос. Вновь гуляю, умащаюсь, упражняюсь, моюсь.
*День в древней Италии делился на 12 часов, начинался с солнечного восхода и заканчивался солнечным закатом. Поэтому римский час не был постоянной неизменней единицей времени, как у нас, а менялся в зависимости от времени года: зимой дневные часы были короче, чем летом, а ночные длиннее. Ночные часы зимой равнялись по длине дневным летним; ночные летние дневным зимним.
**Энциклопедист Цельз, живший в первой половине I в. н. э., пишет в своей «Медицине» (I, 8): «страдающий желудком должен громко читать».
Если я обедаю с женой и немногими другими, то читается книга, после обеда бывает комедия и лирник; потом я гуляю со своими людьми, среди которых есть и образованные. Разнообразные беседы затягиваются на целый вечер, и самый длинный день скоро кончается.
Иногда в этом распорядке что-нибудь меняется: если я долго лежал или гулял, то после сна и чтения я катаюсь не в повозке, а верхом (это берет меньше времени, так как движение быстрей). Приезжают друзья из соседних городов, часть дня отбирают для себя и порою своевременным вмешательством помогают мне, утомленному. Иногда я охочусь, но не без табличек (записной книжки), чтобы принести кое-что из литературной добычи, если ничего и не поймал. Уделяется время и колонам (по их мнению, недостаточно): их вечные деревенские жалобы заставляют меня еще сильнее любить нашу литературу, наши городские дела. Будь здоров».
В этих строках узнаешь обычную и для нас ткань повседневности. Изменились лишь узоры.
Молодость Плиния пришлась на худшую эпоху римского цезаризма, о которой он сохранил самые тягостные воспоминания. Вот как изображает он страшные времена императора Домициана в письме к философу Аристону: «тогда добродетель была подозрительной; порочность всеми уважаемой; никакой власти у начальников, никакой дисциплины в войсках; все человеческое поругано; хотелось одного, как можно скорее забыть то, что видел».
Императора Домициана обожествляли, ему приносились жертвы, как Богу. Знаменитые политики и ораторы пресмыкались у трона, чтобы сохранить себе жизнь. Лучшие граждане, философы, ученые изгонялись, как преступники. Многие добровольно умирали, полные презрения к своему отечеству.
Плиний перенес ужасные времена достойно. Он не дрожал от страха и ни разу не унизился до лести, оставшись верен себе и своим друзьям, даже тем из них, кто подвергся опале.
Однако же автор «Писем» — отнюдь не герой, а просто »хороший человек» с неплохими литературными задатками, который не лезет на рожон, но имеет высокое представление о человеческом достоинстве. Он не питает никакого интереса к цирковой бойне:
«Наши гладиаторские игры, — пишет он как настоящий христианский проповедник, — развратили нравы всех народов. Эта болезнь распространилась всюду из Рима, как из главы империи. А ведь именно те болезни, которые начинаются с головы, наиболее опасные в человеческом, как и в государственном теле».
Он умеет радоваться обычным житейским мелочам и готов делиться своей радостью с другими людьми. Однажды он приобрел небольшую, но драгоценную статую — «Сатира», из настоящей коринфской бронзы, великолепной работы. Надо видеть, как он радуется этому сокровищу, как подробно описывает его своим друзьям, стараясь передать словами каждый изящный изгиб бронзового тела! А после этого он жертвует купленную за огромные деньги статую на украшение храма Юпитера в родном городе Комо, чтобы все могли видеть прекрасное и наслаждаться.
Кроме того, на собственные деньги он основывает школы и библиотеки — «в знак любви к своему дорогому отечеству».
У Плиния есть настоящая доброта. Без ложного смирения умеет он быть снисходительным к людям и прощать. Его благосклонность к ближним естественна и нимало не наиграна: «Я считаю самым лучшим и самым безупречным человека, который прощает другим так, словно сам ежедневно ошибается, и воздерживается от ошибок так, словно никому не прощает. Поэтому и дома, и в обществе, и во всех житейских случаях давайте придерживаться такого правила: будем беспощадны к себе и милостивы даже к тем, кто умеет быть снисходительным только к себе».
Эта жалость к рабам, стремление увидеть в них человеческую личность — новая черта, которая развилась самостоятельно и независимо от христианства среди лучших людей языческого Рима.
И все же в то время существовала большая группа людей, на которую не распространялся гуманизм Плиния и вообще античного мира — христиане.
В 111 году Плиний был послан Траяном в качестве римского проконсула для управления областями Вифинией и Понтом, т.е. всей северной частью Малой Азии. Эта провинция долгое время управлялась весьма дурно, и Плиний с усердием принялся восстанавливать в ней римский закон и порядок. Во имя него истреблялись последние независимые проявления народной жизни, т.к. император Траян, опасаясь тайных противоправительственных обществ, запрещал всякие, даже самые безобидные в политическом отношении, «гетерии», т.е. товарищеские союзы, братства, артели с невинными или полезными целями, как например общества, учрежденные для охраны от пожаров, или установленные для празднования местных и семейных торжеств. Плиний беспрекословно и безропотно исполнял суровую волю цезаря.
Местные христианские общины, в которых властям виделись призраки злонамеренных гетерий, также подверглись гонениям. Доносы становились все многочисленнее, и Плиний нашел нужным обратиться к самому императору:
«Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах: поэтому я не знаю, о чем принято допрашивать и в какой мере наказывать. Не мало я и колебался, есть ли тут какое различие по возрасту, или же ничем не отличать малолеток от людей взрослых: прощать ли раскаявшихся или же человеку, который был христианином, отречение не поможет, и следует наказывать само имя, даже при отсутствии преступления, или же преступления, связанные с именем*.
*В процессах против последователей чужеземных культов (Ваал, религия галлов) осуждались не самые культы, а преступления, с ними связанные (человеческие жертвоприношения у друидов, например). «Преступления» — flagitia — считались связанными с данным культом. Христиан обвиняли в преступлениях чудовищных, в убийствах младенцев, поедании их мяса, свальном грехе. Что эти обвинения, широко распространенные среди языческой черни, находили какой-то отклик и среди образованного класса, доказывает отзыв Тацита о христианах: секта «пагубная», «навлекшая своими мерзостями всеобщую ненависть» и Светония: «люди, преданные новому и злотворному суеверию». Ответ Траяна (ниже) свидетельствует, что император этим наветам не верил.
Пока что с теми, на кого донесли как на христиан, я действовал так. Я спрашивал их самих, христиане ли они; сознавшихся спрашивал во второй и третий раз, угрожая наказанием; упорствующих отправлял на казнь. Я не сомневался, что в чем бы они ни признались, но их следовало наказать за непреклонную закоснелость и упрямство. Были и такие безумцы*, которых я, как римских граждан, назначил к отправке в Рим. Затем, пока шло разбирательство, как это обычно бывает, преступников стало набираться все больше, и обнаружились случаи разнообразные.
*Римский консул мог приносить жертву Юпитеру Капитолийскому, совершенно не веря в его существование: он исполнял свой долг римского гражданина и магистрата — и только. К тому, во что он верил, это не имело никакого касательства. Другое дело христианин, уверовавший в «Бога Живого», который дал ему право называть его Отцом (Maтф. 6: 8, 15), обещал победу над смертью и жизнь бесконечную. Новая вера становилась содержанием жизни, опорой и утешением. Судья и подсудимый жили в совершенно разном мире мыслей и чувств: для Плиния не захотевший отречься — «безумец», а «безумец» убежден, что своим отказом он сохранил себя для Христа и жизни вечной.
Мне был предложен список, составленный неизвестным и содержащий много имен. Тех, кто отрицал, что они христиане или были ими, я решил отпустить, когда они, вслед за мной, призвали богов, совершили перед изображением твоим, которое я с этой целью велел принести вместе со статуями богов, жертву ладаном и вином, а кроме того похулили Христа: настоящих христиан, говорят, нельзя принудить ни к одному из этих поступков.
Другие названные доносчиком сказали, что они христиане, а затем отреклись: некоторые были, но отпали, одни три года назад, другие много тому лет, некоторые лет тому двадцать. Все они почтили и твое изображение, и статуи богов и похулили Христа.
Они утверждали, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день (воскресенье) собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как бога и клятвенно обязывались не преступления совершать, а воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной, но что и это они перестали делать после моего указа, которым я, по твоему распоряжению, запретил тайные общества. Тем более счел я необходимым под пыткой допросить двух рабынь, называвшихся служительницами (диаконисами), что здесь было правдой, и не обнаружил ничего, кроме безмерного уродливого суеверия.
Поэтому, отложив расследование, я прибегаю к твоему совету. Дело, по-моему, заслуживает обсуждения, особенно вследствие находящихся в опасности множества людей всякого возраста, всякого звания и обоих полов, которых зовут и будут звать на гибель. Зараза этого суеверия прошла не только по городам, но и по деревням и поместьям, но, кажется, ее можно остановить и помочь делу».
На это длинное послание Траян ответил следующей краткой запиской:
«Ты поступил как должно, любезный Плиний, с теми, которые подверглись обвинению в христианском суеверии. В подобных делах нельзя установить какого-нибудь общего правила, которое имело бы вполне определенную форму. Разыскивать их не следует. Если призовут в судилище и обвинят, должно наказывать; однако тех, кто будет отрицать свою принадлежность к христианам и подтвердит свое отречение, поклонившись нашим богам, следует прощать и миловать, как бы ни были подозрительны их прежние действия. Впрочем, неподписанных доносов ни в каком случае не принимать. Это было бы дурным примером и несвойственно духу нашего века».
Поучительная и горькая картина. Человек, чье сердце обладало даром безыскусственной доброты, проявляющий чисто христианское милосердие к рабам, гладиаторам, вольноотпущенникам, искренний патриот, основатель школ и библиотек, недрогнувшей рукой подписывает указы об арестах невинных людей и обрекает на пытку двух несчастных диаконис — и ради чего? Чтобы с философским презрением услышать из их уст «уродливое суеверие». Человечность отступает всякий раз, когда дело затрагивает интересы власти — эта истина, увы, остается неизменной во все времена.
Открыта подписка на мою новую книгу «Сотворение мифа».
В настоящее время «Сотворение мифа» — это единственная книга, которая в популярном стиле и доступным языком знакомит читателя с проблемами становления русской историографии, рисует портреты первых российских учёных-историков и разворачивает полную картину зарождения норманнизма — прежде всего в Швеции (как сознательной политической фальсификации с целью «захвата русского прошлого» — то, чем сегодня снова занимаются многие наши соседи) — и его последующего укоренения на русской почве.
Книга содержит очерк древней русской истории, написанный с позиций современного исторического знания.