Что такое греческое чудо

Книга вторая. Загадка николаевской России

Греческое чудо

В заключительной книге трилогии мы поговорим о столкновении Петербурга со Стамбулом по поводу Греции в самый драматический ее момент в 1825 году, когда дело закончилось скандальным конфузом петербургской дипломатии, так и не сумевшей до кончины императора Александра разрешить конфликт между двумя непримиримо противоречившими друг другу императивами. С одной стороны, лояльность Священному Союзу требовала безоговорочно осудить греков как мятежников, восставших против легитимного государя. Греция «находится под скипетром Оттоманов, — отвечал на их просьбу о помощи российский канцлер Каподистрия, — Провидению угодно, чтобы под этим скипетром вы ему и служили».

Но симпатии к восставшим требовали столь же безоговорочной поддержки греков как борцов за национальное освобождение. Этот неразрешимый конфликт практически парализовал российскую политику. В результате, как с удовольствием констатировал партнер России по Священному Союзу Меттерних, «влияние русского двора на греков потеряно». Но то, что было политической интригой для австрийского канцлера, звучало как смертный приговор для истекающих кровью греков. Выход из игры единоверной России в момент, когда сын египетского паши Ибрагим явился по просьбе султана в Грецию во главе огромной армии, не оставлял восставшим надежды. «Дело греческой независимости, — замечает французский историк, — казалось окончательно проигранным».

Но тут случилось невероятное. Греки склонны были рассматривать это как чудо. В последнюю минуту, когда Ибрагим уже разгромил их ополчение и готовился к штурму тогдашней столицы республики Навплии, он вдруг снял осаду и приказал своей армии отступать по всему фронту. А произошло на самом деле вот что. Под нажимом всеевропейской филэллинской кампании в конфликт вмешалось английское правительство. Только что вступивший в должность британский премьер Джордж Каннинг заявил: «Россия покидает свой пост, Англия должна занять её место. Тем более, что человечество этого требует». Ибрагим намек понял. Английский флот мог в любую минуту перерезать его коммуникации с Египтом. На время, по крайней мере, греческая республика была спасена. Три месяца спустя Александр умер, у руля империи встал Николай. И вот что случилось дальше.

«Наиболее вредная из всех возможных комбинаций»

Для нового царя преданность принципам Священного Союза вовсе не была императивом. И если не стал он филэллином, то совсем по другой причине. Он сразу понял то, чего так и не уразумели ни император Александр, ни султан Махмуд: греческое восстание вовсе не было рутинным, провинциальным мятежом, с которым, как традиционно заведено было в Блистательной Порте, можно покончить силами соседнего вассала. Для Николая события в Греции представляли грозный симптом европейской революции, вырвавшейся далеко за пределы Запада и на глазах завоевывавшей православную страну.

В самом деле еще в 1822 году первое же собрание народных представителей в Эпидавре провозгласило не просто независимость Греции, но и принцип верховенства народа. Мало того, оно выработало ненавистную Николаю конституцию, приняло идею разделения властей и гарантировало всем гражданам республики неприкосновенность личности, свободу совести, печати и собраний.

Короче говоря, греки шли даже дальше декабристской конституционной монархии. И это вовсе не было каким-то временным «безумием наших либералов»: второе собрание 1827 года в Трезене безоговорочно подтвердило политические принципы Эпидавра. Даже на краю гибели не желали греки отказаться от того, что для Николая было откровенной крамолой. И при этом ожидали поддержки от палача декабристов? Не странно ли?

Вот реакция императора на греческие дела в записи барона Бруннова:

«Увеличивать материальные силы греческой державы, подчиняющейся влиянию учений, управляющих политикой морских держав, было бы изо всех возможных комбинаций наиболее для нас вредною».

Другое дело, что Николай был, конечно, непрочь использовать затруднения, причиненные Порте греками. Тем более, что затруднения эти усугубились реформами султана Махмуда, в частности расстрелом янычарского корпуса. Старая военная организация империи на глазах рушилась, новая еще не была создана. Как же упустить такой, с точки зрения «турецкого» сценария, удобный момент? И поэтому уже в марте 1826 года, еще в разгар следствия по делу декабристов, Николай предъявил Порте грозный ультиматум. Речь в нем, правда, шла главным образом о неприятностях, которые чинили русским купцам турецкие чиновники, но между прочими претензиями султану напомнили и о старом договоре 1774 г. в Кучук-Кайнарджи, в котором Турция признавала право России на защиту в её владениях христиан.

Ультиматум встревожил Англию. Она дала понять Николаю, что конфликт между греками и турками есть дело общеевропейское и она не позволит России решить его в одностороннем порядке. Не желая восстанавливать против себя Англию, царь согласился с нею сотрудничать, о чем и был 4 апреля подписан соответствующий протокол.

От Стамбула его, правда, скрыли, чтобы не мешать Николаю добиваться полной свободы торговли в турецких портах. Но совместное давление принесло результаты. 7 октября 1826 года при посредничестве Англии был заключен Аккерманский договор. Россия получила всё, чего добивалась. О Греции, впрочем, в договоре не было ни слова. Ею Николай, ясное дело, пренебрёг.

«Освободитель Греции»

А греческая эпопея между тем продолжалась. Получив подкрепление из Египта и решив все-таки бросить вызов Англии, Ибрагим разорил Пелопонес.

5 июня 1827 года к ужасу европейских филэллинов пали Афины. Республика снова оказалась на краю гибели. И ограничиваться одними декларациями было уже нельзя. Тем более, что под нажимом своих филэллинов к русско-английскому протоколу от 4 апреля примкнула и Франция. 6 июля 1827 года Англия, Франция и Россия подписали лондонский трактат о совместных действиях против Турции. И поскольку Порта, опьяненная победами Ибрагима, условия трактата отвергла, союзные эскадры 20 октября вошли в порт Наварина, где был сосредоточен турецко-египетский флот, и в ходе двухчасового боя его уничтожили.

Пушкин и Вяземский даже попытались записаться добровольцами в действующую армию. Им, впрочем, отказали. В письме великого князя Константина Павловича Бенкендорфу объяснялось, почему: «Поверьте мне, любезный генерал, что ввиду прежнего их поведения, как бы они ни старались выказать свою преданность службе е.в., они не принадлежат к числу тех, на кого можно было бы в чем-либо положиться». Как видим, «декабристы без декабря» оставались для власти чужими даже в момент общего патриотического подъема. Но ведь важен здесь порыв. А.В. Никитенко записывал в дневнике 8 апреля: «Итак, роковой час ударил и для Турции. Спросите в Петербурге всех, начиная от поденщика и до первого государственного человека, что думают они о предстоящей войне. А то, ответят они вам, что Турция погибла! Столь уверены ныне русские в своем могуществе. Доверие к твердости государя очень сильно в народе».

Две недели спустя в записях Никитенко звучат уже торжествующие ноты в духе Погодина:

«Государь уехал в армию. Если война начнется, то для того, чтобы усилить могущество России и озарить славою царствование Николая. Будет борьба, борьба кровавая за первое место в ряду царств вселенной — борьба между новым Римом и новым Карфагеном. На чью сторону склонятся весы?Англия могущественна, Россия могущественна и юна».

Трудно, право, поверить, что восторженные эти заметки принадлежат тому же человеку, который писал, как мы помним, четверть века спустя: «главный недостаток этого царствования в том, что всё оно было ошибкой». Что же, подумайте, должен был натворить Николай в эти злосчастные четверть века, чтобы так жестоко оттолкнуть даже самых преданных ему поклонников? Речь у нас, впрочем, о другом.

7 мая русская армия начала переправляться через Прут. Несмотря на присутствие государя, однако, кампания 1828 года прошла на редкость плохо. «Турки по обыкновению отсиживались в крепостях и не шли в поле, — комментировал русский историк, — русские войска тоже по обыкновению оказались плохо подготовленными к крепостной войне — и кроме того, плохо снабженными и плохо приспособленными к климатическим условиям, в которых им приходилось действовать; была масса больных. Осаду Силистрии пришлось снять, Шумлу, прикрывавшую доступ к балканским перевалам, даже не решились осаждать. Была взята лишь при помощи черноморского флота одна Варна — чтоб хоть чем-нибудь почтить личное присутствие Николая Павловича».

Турция не погибла, как ожидали, и фанфары затихли. Более того, русская армия отступила и император отбыл в Петербург. Меттерних злорадно сравнивал это отступление и отъезд бросившего армию императора с бегством Наполеона. Разочарование было таким глубоким, что Николай даже попытался через датского посланника в Стамбуле начать переговоры о мире. Но вчерашний европейский реформатор Махмуд, преисполнившийся вдруг исламского пыла, гяурам отказал..

Более того, повелел своим войскам выйти в следующем году в поле и прогнать неверных из дунайских княжеств. И сделал это, между прочим, напрасно. Во-первых, в тыл туркам ударили греки, а во-вторых, новый командующий русскими войсками И.И. Дибич наголову разгромил турецкую армию, едва она показалась в поле, перешел Балканы и 29 августа 1829 года стремительно ворвался в Адрианополь. Казачьи разъезды появились в окрестностях Константинополя. И как в 1828-м началось головокружение от успехов у султана, так в 1829-м началось оно у императора. Тут и сложился, надо полагать, в его сознании «турецкий» сценарий.

По Адрианопольскому договору, заключенному 14 сентября, Турция уступила России не только устье Дуная и северное Причерноморье, но и фактический контроль над дунайскими княжествами. На всём пространстве Оттоманской империи русская торговля была изъята из ведения турецкой администрации. Ведать ею отныне должны были новоучрежденные русские консулы. Турция обязалась уплатить 11,5 миллиона дукатов военной контрибуции. Но главным достижением России в Адрианополе оказалось то, чего она даже и не требовала.

Статью об автономии Греции турки внесли в проект договора по собственной инициативе. Ясное дело, Дибич неожиданного подарка не отверг. Так Николай вдруг нечаянно оказался «освободителем Греции».

Источник

Вы будете перенаправлены на Автор24

Понятие греческого чуда

Само понятие греческого чуда и его активное изучение началось лишь в XIX веке и связано с именем французского философа Э. Ренана, который одним из первых обратил внимание на тот факт, что европейская цивилизация, культура и наука, в своем основании имеют множество элементов именно греческой культуры и мировоззрения. Его английский коллега Вернет По данной теме мы уже выполнили реферат Интуитивизм Н. О. ЛОССКОГО подробнее полностью разделял данный тезис полагая, что науку вообще можно определить как «размышление о мире по способу греков».

Понятие греческого чуда включает в себя основные достижения греческой цивилизации которые были сделаны на поприще философии, науки, искусства, политики, общественной жизни. Эти достижения в дальнейшем легли в основу римской цивилизации, были переосмыслены и развиты в ее лоне, а позже в составе римского наследства были восприняты новыми государствами Европы. В период Возрождения греческая философия и искусство вновь завладело умами наиболее одаренных представителей эпохи и во многом дало жизнь, еще одной уникальной во времени цивилизации – Европе Нового времени, прямым наследником которой является весь современный мир.

Таким образом значимость классической греческой культуры и ее влияние на развитие человечества бесспорно, однако главным вопросом который исследовался как Ренаном, Вернетом и другими философами, оставался вопрос о причинах данного явления. Почему именно греческая, эгейская цивилизация стала «колыбелью» современного мироустройства. Какие факторы выдвинули ее вперед по сравнению с имеющими более глубокую историю и традиции обществами ближнего и дальнего востока – Египтом, Месопотамией, Индией, Китаем и другими?

Готовые работы на аналогичную тему

Основные теории

Для ответа на вопрос о причинах «греческого чуда» исследователями создавались многочисленные теории, однако ни одна из них, не оказалась в значительной мере, исчерпывающей. Наиболее известными являются такие теории как теории:

Теория «исторической удачи» греков была сформирована швейцарским исследователям Боннаром. Он предполагал, что в самом греческом народе как таковом не было каких-либо существенных особенностей, которые обуславливали бы «греческое чудо». Его истоки Боннар видит на востоке, в тысячелетнем процессе накопления знаний в Египте, Вавилонии и иных государствах, который достиг своего критического значения и должен был завершиться качественным скачком, преображением и развитием новой культуры. И по счастливому стечению обстоятельств, этим плодом культурного развития востока воспользовались греки, которые имели возможность свободно проникнуться мудростью своих восточных соседей.

Иной подход изложен в теории «генетической гениальности». Согласно ее положению, тем особым фактором который качественно отличает греков от иных народов, и который позволил именно грекам бурно развить в своем обществе философию, науку и искусство, является исключительная природная одаренность греков, имеющая разнонаправленный характер и дающая им возможность успешно реализовываться в самых разных областях человеческой деятельности от мореходства, до политики.

Более взвешенный взгляд выражен в теории «перекрестного опыления культур». В действительности великие культуры востока развиваются достаточно изолированно друг от друга, в Египте, Китае, Месопотамии мудрецы и философы опираются на многовековые традиции, занимаются последовательным развитием и интерпретацией авторитетных идей. Греция же благодаря своему географическому положению, являлась своеобразным «перекрестком миров», на ее территории смешивались народы, товары и идеи из стран как востока, так и запада, что способствовало их сравнению, столкновению, соперничеству, развитию искусства критической оценки и логической аргументации. Однако в тоже время народы Аппенинского полуострова, равно как и Спарта, находившиеся в таких же условиях, не стали частью «греческого чуда».

Факторы возникновения греческого чуда

Вопрос «греческого чуда» наиболее вероятно можно отнести к числу вечных, окончательный ответ на него вряд ли будет когда-либо найден. Вместе с тем, в настоящее время определен ряд факторов, которые однозначно оказали существенное влияние на развитие греческого общества. К ним относят:

Большую роль на формирование греческого менталитета, характера ведения хозяйства, а потому и на складывание общественных отношений оказали природные условия Балканского полуострова и его положение относительно культурных и политических центров того периода. В отличие от великих цивилизаций, Греция не обладала большим числом пахотных земель, равно как и великими реками способными прокормить большое государство, равно как и требующих объединения большого числа людей, для их эффективного использования. Напротив, гористый ландшафт изначально разделял греков на многочисленные небольшие общины разделенные между собой естественными преградами. Большую роль в жизни и экономике Греции играло море.

На протяжении веков греки учились бороться с неблагоприятными условиями жизни, полагаться не на монотонный труд, а на удачу и личные качества, а также развивали искусство мореплавания. Как итог они сформировали индивидуализированную культуру, которая имела обширные контакты со всеми народами средиземноморского бассейна, которые были изолированы друг от друга.

Именно греки в своих путешествиях посещали Египет и Месопотамию, создавали колонии на побережье Черного моря, Малой Азии, Аппенинского полуострова и т.д., а не наоборот. Отделенность греческого общества от крупнейших государств морем позволила им остаться в стороне от эпохальных событий востока – столкновения народов, падения империй и становления государств, которое происходило там в период «греческого чуда» и совершенно не способствовало развитию науки и искусства. Своеобразная «историческая изоляция» греков завершилась лишь со становлением Персидской империи.

Еще одним важным фактором, создавшим экономическую базу для греческого чуда стало классическое рабство. В отличии от востока, где рабы было государственным или общинным имуществом и работали на благо знати, либо чиновничьего аппарата, в Греции рабы являлись имуществом индивидуальным, они усиливали конкретного свободного гражданина и предоставляли ему время и ресурсы для развития себя и собственных талантов в искусстве, политике, философии.

Еще один фактор связан с тем, что в греческих полисах сформировался демократический тип общества, в основе которого лежало не земледелие, а торговля. Это способствовало динамическому, дискуссионному течению всей общественной жизни, в котором революционные идеи на торговых площадях в ходе общего обсуждения становились политическими реалиями, в отличии от патриархальных обществ, где все рычаги управления сосредотачивались в рамках одной прослойки общества.

Источник

О «греческом чуде» и менталитете древних греков

Предварительные замечания. Необычайно мощный духовный заряд, заложенный в культуре древних греков, составил фундамент всей (за исключением средневековья) европейской культуры. Эпоха Возрождения знаменовала собой своеобразное восстановление античных идеалов. Эти идеалы свободы, верховенства разума и ценности личности, оказав влияние на Новое время, сохранили его и в современном мире (чего нельзя сказать относительно других древних цивилизаций – Египта, Китая, Индии и т. д.).

И по сей день репертуар многих театров мира включает произведения античных трагиков; Парфенон и поныне поражает своей красотой, гармонией и величием. По словам английского философа и математика А. Уайтхеда (Whitehead), современная европейская философия представляет собой «ряд подстрочных примечаний к Платону». Согласно же Энгельсу, «. мы вынуждены будем в философии, как и во многих других областях, возвращаться постоянно к подвигам того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечила ему такое место в истории развития человечества, на которое не может претендовать ни один другой народ» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд. Т. 20. С. 167).

Наконец, напомним, что афинское государство, свободное население которого составляло не более 200 тыс. человек, только за одно V столетие до н. э. дало человечеству таких вечных «спутников» его истории и культуры, как Сократ, Платон, Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан, Фидий, Фукидид, Фемистокл, Перикл, Ксенофонт. Этот феномен Эрнест Ренан назвал «греческим чудом».

«Греческое чудо» как проявление менталитета древних греков

Менталитет, ментальность – это тип, способ мышления и духовная настроенность, склад ума и характера, присущие отдельному человеку или общественной группе – роду, племени, этносу.

Менталитет древних греков, обусловивший уникальный в истории человечества феномен («греческое чудо»), предполагает прежде всего осмысление его истории. Или, говоря в духе Аристотеля (Политика, 1, 2), чтобы понять предмет, надо рассмотреть его в развитии, проследить его становление. История становления менталитета, точнее, типа, способа мышления древних греков – это переход от «мифоса» к «логосу», от психически бессознательного к сознательному, от пралогического мышления к логическому. Этот переход – тема большая и самостоятельная. Ей посвящено мое исследование «От мифа к логосу» (М., 1972; готовится к печати переработанное и дополненное издание). Здесь по необходимости ограничусь лишь общей схемой становления логического мышления.

Миф, свойственный сознанию первобытного рода, родовому коллективу, не проводит различия между общим (коллективным) и индивидуальным, вернее индивидуальное поглощено коллективным (сложившимся в первобытном роде коллективным представлениям, т. е. верованиям, обычаям, нормам поведения, различного рода табу и т. п.). Одной из особенностей мифа как чувственного представления является отождествление образа вещи и самой вещи, воображаемого и реального, идеального и материального, слова и дела. Для мифосознания сказанное существует, а несказанное не существует.

Миф синкретичен: в нем как бы слиты чувства, грезы, фантазии; сказочное, образное и логическое мышление. В сфере коллективных представлений мифосознание не соблюдает законов логики, безразлично к ним и, так сказать, равнодушно к главному закону мышления – закону противоречия.

В процессе исторического развития первобытный родовой коллектив сменяется племенем, в котором коллективные представления преобладают над индивидуальными, но не исключают их. Иначе говоря, на исторической арене появляется индивидуальность, элементы личностного начала, моменты личной инициативы, личного выбора. В соответствии с этим происходит постепенное отделение от мифа образного (художественного) мышления, знаменующее собой появление сказки и эпоса.

В отличие от мифологического отождествления разнородных явлений, эпос, уподобляя, сравнивая и проводя аналогию между различными предметами, явлениями и процессами, осознает их различие. Это осознание означает также выделение (или отделение) логического мышления из мифосознания. На стадии эпоса художественное (образное) постижение мира и человека посредством сравнений и аналогий тесно переплетено с логическим мышлением. Однако в эпическом мировосприятии образное мышление преобладает над логическим. Кроме того, образ пронизан сильными чувствами и эмоциями. Отсюда и эмоционально нагруженные слова, с которых начинается «Илиада» Гомера – выдающийся памятник эпического повествования: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса. »

Сказанное относительно преобладания в эпосе образного мышления над логическим означает, что правополушарная активность головного мозга у Гомера и его современников – участников Троянской войны – была более развита, чем левополушарная. Правда, древние греки времен Гомера (если не сказать, изначально) были ориентированы на разум, логику, пусть и в условиях приоритета образного мышления. Обращает на себя внимание следующий факт: один из персонажей Гомера, указывая на сложную ситуацию, в которой оказались воины во время битвы, говорит: «Может быть, разум поможет?» (Илиада, XIV, 62).

Свержение власти родовой аристократии и торжество демократии (V в. до н. э.) сопровождалось редко наблюдаемым в истории развитием как логически-рационального, так и образно-художественного мышления у древних греков, особенно афинян. Отсюда и поразительный расцвет их философии, художественного творчества и ораторского искусства. Афинский оратор Исократ (Панегирик, 47–50) говорит: «Наш город так опередил других в искусстве мыслить и выражать свои мысли, что его ученики стали учителями других, а само имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но культуры» (Вестник древней истории. 1965. № 4. С. 221–222). Надгробная речь Перикла, переданная Фукидидом (II, 35–44), – это жемчужина греческой ораторской прозы. Она «усыпана» контрастами слов, фраз и мыслей. Да и в самом греческом языке противопоставление с помощью частиц men de – одно из лучших средств придания мысли точности и выразительности, ясности и симметричности.

Ораторское искусство, в котором совмещаются и взаимодействуют оба типа мышления (образное и логическое), позволяло одновременно оказывать влияние как на чувства, так и на разум сограждан полисов. Неудивительно, что искусство владения словом, мастерство публичных выступлений в V в. до н. э. становятся в демократических полисах главным средством политического влияния и власти. Риторика объявляется «царицей всех искусств», появляются учителя, обучающие желающих, особенно молодежь, мастерству владения словом и политическому образованию.

Итак, «универсальная одаренность» древних греков, говоря словами Ф. Энгельса, состояла в том, что оба типа мышления в условиях античной демократии получили исключительное развитие. Этот факт, повторяем, – один из исключительных моментов в истории человечества. В личности Платона, олицетворяющего греческий гений, совмещаются (и взаимодействуют) поэт и мыслитель, политик и умозрительный философ, родоначальник «идеального» государства – прообраза всех последующих утопий, вплоть до коммунистической. Платон – несравненный стилист и тонкий диалектик, виртуозно оперирующий понятиями.

Обращает на себя внимание и тот факт, что древние греки назвали мир, вселенную «космосом» (буквально «украшение», «наряд»), упорядоченным строем вещей. В космосе каждая вещь имеет свое место и назначение. Иначе говоря, космос гармоничен и целесообразен. Более того, он божествен, одушевлен и бессмертен. В лоне постоянного и вечного космоса происходит процесс возникновения одних вещей и исчезновения других. Сообразно с этим в греческой философии сложилась традиция отличать истину (alhqeia) от мнения (dóxa), а также делить науки на те, предметом которых является вечное и непреходящее, и на те, которые изучают все временное и преходящее. Первые основаны на разуме, вторые – преимущественно на чувственных данных и рассудке. С этой точки зрения, философия, предметом которой является вечное и непреходящее, – высшая из наук. Отсюда следует, что теоретическая (умозрительная, созерцательная) деятельность выше практической (созидательной, производственной), т. е. знание ради самого знания выше любого другого знания, связанного с производственной деятельностью, извлечением пользы. Хотя, таким образом, от философии непосредственной пользы нет, она, изучая всеобщее и вечное, определяет место и назначение человека в мире, позволяет сделать осмысленным выбор образа жизни и деятельности.

Этнопсихотические предпосылки «греческого чуда»

Ориентация на теоретическую деятельность, созерцательную жизнь (bioz qewrhtikoz), возвышая человека, наиболее отвечает его природе, т. е. разуму и этическому облику. Согласно Аристотелю, преимущественно на этом фундаменте человек развивает свои лучшие природные способности – ум, мудрость (Никомахова этика, X, 7, 1177а15). Очевидно, что древние греки занимались науками и высшей формой умозрения – философией ради знания как такового, ради, так сказать, потребности души. Говоря словами героя Ф. М. Достоевского Ивана Карамазова, им «не надобно было миллионов, а надобно мысль разрешить». Ставя духовные потребности выше материальных, в быту (еде, одежде, жилище и даже в украшениях) греки отличались простотой и умеренностью. По язвительному замечанию Гераклита, «если бы счастье заключалось в телесных удовольствиях, мы бы назвали счастливыми быков, когда они находят корм для еды».

Менталитет древних греков не ограничивается рассмотренными нами типами мышления и ориентацией на bioz qewrhtikoz, но предполагает также психический склад, духовный настрой, словом, характер как отдельного человека, так и исторически сложившейся большой группы людей. Опять вспоминается изречение древнего Гераклита, гласящее: «Характер человека – его демон [судьба]», hqozanqrwpwi daimwn. Развивая мысль эфесца, можно предположить, что историческая судьба и достижения того или иного народа (этноса) в значительной (если не в решающей) степени определяются, при прочих равных условиях, его характером, психическим складом. Эту гипотезу мы попытались обосновать в своей статье «К проблеме «греческого чуда».

Основные положения статьи, которых автор этих строк придерживается и поныне, сводятся к следующему: во всей истории человечества, пожалуй, не было и нет народа, более проникнутого агональным (состязательным, соревновательным) духом во имя стяжания славы, чем древние греки. Состязательность пронизывала практически всю их жизнь и деятельность, будь то публичные обсуждения принимаемых в народном собрании решений, Олимпийские игры, театральные постановки или судебные тяжбы. Даже их боги состязаются. Более того, согласно греческой мифологии, наблюдаемый миропорядок возник в результате победы Зевса над Кроном, а затем – над титанами. Установка на агон (agwn) четко обозначена в гомеровском эпосе, родо- племенном периоде греческой истории. «Всегда первенствовать и превосходить других», – читаем мы в «Илиаде» (VI, 203) Гомера. Общеизвестно, что слава Мильтиада не давала спать честолюбивому Фемистоклу. Философ Гераклит, объявив борьбу источником всего происходящего, сказал, что «лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу тленным вещам». А его согражданин Герострат, горя желанием приобрести известность, поджег (в 356 г. до н. э.) храм Артемиды Эфесской (одно из семи «чудес света»).

В своей «Истории» (IX, 72) Геродот счел необходимым упомянуть о некоем спартанце по имени Калликрат, который был признан прекраснейшим из эллинов, участвовавших в сражении при Платеях (479 г. до н. э.). Смертельно раненный персидской стрелой еще до начала боя, умирающий Калликрат больше всего сожалел, что не сумел «совершить какой-либо подвиг», к чему он так стремился. Вообще говоря, только грекам, которые ценили красоту столь же высоко, сколь и мудрость, справедливость и отвагу, могло прийти в голову перед решающим сражением с неприятелем выяснять, у кого из них самая привлекательная наружность. (Можно сказать, что конкурсы красоты, проводимые в наши дни, восходят к мифу о Парисе, который должен был вручить пресловутое «яблоко раздора» прекраснейшей из главных богинь Олимпа – Гере, Афине или Афродите).

Приводя пример с Калликратом, выдающийся русский историк Ю. В. Андреев пишет, что «соседние варвары смотрели на греков», которые, где бы ни появлялись, устраивали атлетические и другие состязания, как на «странную породу то ли безумцев, то ли взрослых детей, помешавшихся на состязаниях» (Андреев. Цена свободы и гармонии. Спб., 1998. С. 188). Историк отмечает также, что когда один из персидских вельмож высказал мудрую мысль о том, что «греков невозможно победить, так как они состязаются не ради денег, а ради доблести», то царь персов Ксеркс истолковал это высказывание как признак трусости (см. там же).

Для древних греков славное имя (onoma kai kleoz, mega onoma) было нетленным, непреходящим; славное имя превосходит всякую материальную награду. Согласно легенде, когда Фалеса из Милета спросили, какой награды он желал бы за свое математическое открытие, он заявил, что самой большой наградой для него было бы сохранение в памяти поколений именно его имени как автора этого открытия, а не кого-либо другого.

Бесспорно, свойственный грекам дух соперничества и стремления к славе, перенесенный в интеллектуальную и духовную сферу, требовал огромного напряжения духовных и физических сил. Это обстоятельство и способствовало достижению многих выдающихся результатов в различных областях творческой деятельности, особенно в философии, литературе и искусстве. Однако, призывая соблюдать «меру во всем» (mhden agan), сами греки редко придерживались этого мудрого правила. Читая древнегреческих историков, в частности Фукидида, трудно отделаться от впечатления, что жизнь древнегреческих полисов – это ожесточенная борьба партий, доходящая порой до открытых столкновений, и почти непрекращающиеся раздоры и войны за свою независимость (автаркию), которую каждый из полисов ставил выше всех общенациональных интересов.

В отличие от древних римлян, древние греки – народ гражданской общины, но не государственный в собственном смысле слова. Поразительно, но этот талантливейший из народов хладнокровно себя истреблял в процессе соперничества партий и государств. Дух соперничества, стимулируя к активной деятельности и творческим поискам, являлся не только созидательным началом, но и разрушительным. Злосчастная Пелопоннесская война, явившаяся, по пророческим словам Фукидида, великим бедствием для всех эллинов, – печальный тому пример. Спартанский царь Агеселай II (ок. 444–360 гг. до н. э.) говаривал: «Бедная Греция! Ты столько погубила своих, сколько хватило бы победить всех варваров». По мнению историка Геродиана, старинная болезнь греков – «любовь к несогласию» – погубила Элладу.

«Состязание в речах», говоря словами Платона, борьба мнений и свобода критики составили ту духовную атмосферу, в которой родились греческая философия и наука, в частности диалектика как искусство доказывать и опровергать какой-либо тезис. В самом деле, диалектика – оригинальный продукт греческой национальной культуры. Метафизическим фундаментом тезиса о том, что «в споре познается истина», явилась высокая оценка греками свободы как ни с чем не сравнимого дара и уверенности в том, что свободный человек может добиться счастья в рамках возможного собственными усилиями. Внешним выражением внутренней свободы греков явилась их демократия. На демократическом пути развития они достигли таких успехов в различных сферах жизни и творчества, которые оказались неподвластными закону смерти. Демократическая парадигма греков вдохновляла людей в период Возрождения и последующие периоды европейской (и не только европейской) истории. Она и поныне вселяет уверенность в человеческие возможности.

Источник