Что такое галактика гутенберга
Галактика Гутенберга
Из Википедии — свободной энциклопедии
«Галактика Гутенберга. Становление человека печатающего» [1] — один из самых значительных и самый известный труд Маршалла Маклюэна, литературоведа, социолога, культуролога, известного представителя техницизма в философии культуры. Книга была впервые опубликована в 1962 году. В ней изучаются следующие вопросы:
Термин «Глобальная деревня» вошел в массовое сознание именно благодаря этой книге Маклюэна. Глобальная деревня — явление, при котором весь мир под влиянием электронных технологий, технологий коммуникаций, превращается в некое подобие деревни, буквально становясь меньше и наделяя своих жителей «деревенским» образом мышления.
Позже, в своих последующих трудах, таких как «Понимание медиа» («Understanding media»), развивая концепт «Глобальной деревни», Маклюэн вводит ещё один важный термин «Глобальный театр» («Global theater»), суть которого состоит в переходе «человека массы» от потребления к производству информации.
Термин «Глобальный театр», по мнению Маклюэна более полно отражающий реальность современного общества, для него предпочтителен, и поэтому именно он фигурирует в последующих работах ученого. [2]
Наборный шрифт, сделавший возможным точное и быстрое воспроизведение текстов, продвинул общество к однородности и повторяемости уже ввиду возникновения перспективистического искусства и требований единственной «точки зрения». Маклюэн пишет:
«Ибо мир визуальной перспективы — это мир единого и однородного пространства. Такой мир чужд резонирующему многообразию звучащих слов. Поэтому искусство слова последним приняло визуальную логику Гутенберговой технологии, и оно же первым перестроилось в век электричества.» [3]
Согласно Маклюэну, изобретение печатного станка послужило толчком к становлению современного человека в большей степени, чем что-либо иное. Язык определяет сознание, и именно процессы унификации языка с помощью изобретения Гутенберга создают новый формат мышления человека, который присутствует и сегодня, несмотря на дальнейшие его трансформации:
«Рукописная культура была не способна стабилизировать язык или превратить его в унифицирующее средство общенационального общения. Медиевисты утверждают, что в средние века словарь латинского языка был невозможен, поскольку средневековый автор был совершенно свободен в определении своих терминов, сообразовывая их лишь с меняющимся живым контекстом. Ему бы попросту не пришло в голову, что значение слова может быть закреплено с помощью какого-нибудь лексикона.» [4]
Что такое галактика гутенберга
«Галактика Гутенберга» (1962) в 1960—1970-х гг. неоднократно пересказывалась, реферировалась и «опровергалась» в советской научной литературе и в массовой публицистике. Не будучи переведена (тогда переводились лишь считанные книги западных философов и социологов), она была широко известна и хотя и не была продумана (и тогда, и сейчас мало что у нас серьезно обсуждается и анализируется), но вошла в интеллектуальный обиход, по крайней мере в ряде своих наиболее броских положений («средство — это сообщение», «горячие» и «холодные» средства коммуникации, «всемирная деревня» и т.п.).
Определенные основания для такого «разменивания» на штампы и афоризмы давали, впрочем, сам тип работы Маклюэна, его стиль и структура книги. Об этом нужно сказать отдельно. «Галактика Гутенберга» построена не как обычная монография с последовательным развитием авторских идей и ссылками в нужных местах на предшественников, а как своего рода эссе, многочисленные главки которого снабжены броскими и афористичными заголовками, а текст представляет собой своеобразный центон, в котором страницами цитируются или пересказываются книги других исследователей, а автор комментирует их, нередко подчеркивая, что труды предшественников (особенно Г. Инниса и Х.Дж. Чейтора) подсказали ему замысел книги и ее основные идеи.
Действительно, многие ключевые положения «Галактики Гутенберга» содержатся в цитируемых и излагаемых Маклюэном книгах. Но его заслуга в том, что он смог воспринять эти идеи, четко и провокативно сформулировать и во многом развить и конкретизировать их и, что немаловажно, объединить в стройную и легко воспринимаемую целостную концепцию.
Если в «Галактике Гутенберга» Маклюэн изложил теоретические основы своего подхода и предложил свою концепцию истории средств коммуникации, то в следующей своей книге «Понимание медиа» (1964) он сделал попытку понять место и роль средств коммуникации в современной жизни.
В основе концепции Маклюэна — представление о том, что развитие человеческого общества в первую очередь определяется развитием средств коммуникации, причем основное воздействие средство коммуникации осуществляет не передаваемым смысловым содержанием, а своими принципами организации, внутренней структурой. Именно они определяют «формы мышления и организации опыта в обществе и практике» (I, с. 4; здесь и далее при цитировании I обозначена «Галактика Гутенберга», II — «Понимание медиа»).
Основными «идеальными типами» (в терминах М. Вебера) и, одновременно, историческими стадиями-полюсами являются в концепции Маклюэна устный/печатный типы коммуникации, промежуточным между которыми и во многом совмещающим их черты является письменный (т.е. рукописный) тип коммуникации.
Основная теоретическая посылка Маклюэна состоит в том, что, стремясь «нейтрализовать коллективные давления и раздражения» (II, с. 79), люди создают новые технологии. Но «любое расширение чувств с помощью технологии вызывает вполне поддающийся наблюдению эффект, который состоит в установлении новой конфигурации, или нового пропорционального соотношения, между чувствами» (I, с. 53). То есть постоянно создавая различные технологии, представляющие собой внешние проекции своего тела, человек тем самым, применяя эти технологии, постоянно изменяется под их воздействием.
Маклюэн пишет: «Все средства коммуникации, будучи способными переводить опыт в новые формы, являются действующими метафорами. Устное слово было первой технологией, благодаря которой человек смог выпустить из рук свою среду с тем, чтобы схватить ее по-новому. Слова — своего рода восстановление информации, которое протекает с высокой скоростью и может охватить собой всю среду и весь опыт. Слова — это сложные системы метафор и символов, переводящих опыт в наши выговариваемые, или выносимые вовне, чувства. Это технология эксплицитности. Благодаря переводу непосредственного чувственного опыта в голосовые символы можно в любое мгновение пробудить и восстановить из памяти весь мир» (II, с. 69).
Устный тип коммуникации, который господствовал в первобытном обществе, характеризуется тем, что основным органом восприятия являлся слух и господствовало мифологическое, эмоциональное, симультанное восприятие и реагирование на сообщение. Эта культура была аудиотактильной.
Печатной культуре («галактике Гутенберга») свойственны примат зрения (визуализация), аналитичность и рациональность восприятия: «…в среде западной цивилизации ребенок окружен абстрактной, чисто визуальной технологией, задающей однородное время и однородное континуальное пространство, где действуют “причины”, имеющие свои следствия, где вещи движутся, а события происходят на отдельных плоскостях и в последовательном порядке» (I, с. 28). Аудиотактильность сменяется гомогенностью, однородностью, воспроизводимостью.
Подобная типология близка к фиксируемой многими социологами оппозиции патриархального общества, основывающегося на родственных и дружеских связях, характеризуемого партикуляризмом, эмоциональностью и т.д., и общества современного — универсалистского, формального, рационального и т.д. (ср., например, «общность» и «общество» у Ф. Тённиса), только у Маклюэна она «развернута» на проблематику коммуникации.
Два важнейших толчка на пути перехода от устной к печатной культуре — изобретение фонетического алфавита и изобретение книгопечатания. Фонетический алфавит абстрагировал значение от звука и перевел звук в визуальную форму, в результате чего и изолированный звук, и изолированный язык (буква) сами по себе не имеют значения.
Второй важнейший толчок — изобретение книгопечатания: «Печатный текст максимально усиливает визуальные черты алфавита и таким образом доводит индивидуализирующее воздействие фонетического алфавита до такой степени, которая была недоступна рукописной культуре» (I, с. 235).
Свойственные печатной культуре рационализация и визуализация загоняют другие чувства в бессознательное: «Парадоксальным образом, первое столетие [XVI в.] существования книгопечатания оказалось и первым столетием бессознательного. Поскольку книгопечатание привело к тому, что один узкий фрагмент человеческой чувственности возобладал над всеми остальными чувствами, изгнанникам пришлось искать себе другое пристанище» (I, с. 358). Все, что не помещалось в сфере сознательного, все его «отходы» оказались в сфере бессознательного.
Рассуждая о подобной динамике, Маклюэн специально не останавливается на том, что ее обеспечивает, за счет чего развиваются средства коммуникации или сменяются одно другим. Делаемые же по ходу изложения замечания не проясняют проблему. Так, в одном месте он указывает на то, что «стимулом к новому изобретению становится стресс увеличения скорости и возрастания нагрузки» (II, с. 51), а в другом пишет, что «одной из типичнейших причин прорывов в любой [коммуникационной] системе является ее скрещивание с другой системой » (II, с. 48), например, из радио и кино родился звуковой фильм.
Гораздо менее интересна и продуктивна, как нам представляется, его идея «горячих» и «холодных» средств коммуникации. «Горячими» он называет те средства, которые предельно расширяют одно чувство, давая очень много соответствующей информации (радио, фото и др.), а «холодными» — дающие мало информации и заставляющие реципиента восполнять лакуны и додумывать самому (телефон, комикс и т.п.). «Горячие» обеспечивают низкую степень участия воспринимающего, «холодные» — высокую. Слишком «горячие» средства воздействуют очень сильно, и чтобы справиться с воздействием, сознание включает механизмы защиты, «охлаждение». Обычно это происходит в периоды распространения новой технологии.
Подразделяет Маклюэн по критерию «температуры» и культуры: «холодные» (бесписьменные) и «горячие» (письменные, особенно печатные). Если «горячее» средство (например, радио) попадает в «холодную» культуру или «холодное» (например, телевидение) в «горячую», это приводит к социально вредным, подрывающим основы культуры последствиям.
«Перегретое» средство коммуникации может, по Маклюэну, обратиться в свою противоположность.
Подобное разведение средств коммуникации на «горячие» и «холодные» очень произвольно — оно не учитывает, что характер воздействия в одном и том же обществе во многом зависит от аудитории — ее культурных традиций, образования, степени знакомства с данным средством, поэтому те средства, которые для одной среды будут «горячими», для другой выступят в качестве «холодных».
Сама по себе предложенная Маклюэном типология развития средств коммуникации стимулирует изучение форм коммуникации и истории культуры. Но Маклюэн не ограничивается этим, он подробно и в разных аспектах обрисовывает особенности переходных периодов, причем ряд акцентируемых им положений важен и для истории литературы.
Так, например, чрезвычайно ценно для понимания ряда особенностей развития и социального функционирования литературы подчеркиваемое им положение, что в античности и в Средние века чтение было по своей сущности чтением вслух. Ведь при чтении вслух восприятию свойственны эмоциональность и синестезия, читатель гораздо более активен. Основной формой публикации литературного произведения в Древнем Риме было публичное чтение (сначала самим автором, а позднее профессиональными чтецами и актерами). Даже те, кто читал в одиночестве, в античности и в Средневековье обычно произносили читаемый текст вслух. Августин в «Исповеди» отмечал, что люди специально приходили, чтобы увидеть, как какое-то чудесное явление, читавшего про себя Амвросия: «Когда он читал, глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось смысла, а голос и язык молчали» (цит. по: I, с. 129).
Маклюэн полагает, что в эпоху «галактики Гутенберга» обычай читать вслух был почти оставлен, поскольку «читатель печатного текста находится в совершенно ином положении по отношению к писателю, чем читатель рукописи. Печатный текст постепенно сделал чтение вслух бессмысленным и ускорил акт чтения до такой степени, что читатель мог, так сказать, чувствовать “руку” автора» (I, с. 187).
Другое важное подчеркиваемое Маклюэном положение гласит, что «рукописная культура не знала авторов и публики в том смысле, в каком они были созданы печатной культурой» (I, с. 195). Одни авторы черпали у других, не указывая источник заимствования, другие распространяли свои произведения анонимно. До XVI в. читателей мало интересовали автор читаемой книги и точность воспроизведения текста.
Собственно говоря, не было и момента издания. Если типографское тиражирование фиксирует момент завершения работы над произведением, то рукописная книга могла изменяться автором бесконечно. Рукописи разных авторов собирались в библиотеках в сборники и циркулировали в дальнейшем как «единая» книга. Лишь книгопечатание стимулировало стремление к самовыражению и индивидуализм, стремление к обретению славы у современников и памяти в потомстве.
Не было в рукописную эпоху и публики в современном смысле слова. «Тираж» подавляющего большинства рукописных книг был невелик, кроме того, на прочтение рукописной книги необходимо было затратить много времени. Поэтому аудитория каждой книги была очень невелика.
Литературовед по своей основной профессии, Маклюэн немало места в своих работах уделяет влиянию введения книгопечатания на поэтику и социальные аспекты функционирования литературы в обществе.
Согласно его трактовке рукописная культура сохраняет аудиотактильное восприятие мира, между зрением, слухом, осязанием тут сохраняется относительное равновесие. Авторы рукописных произведений еще используют принципы устного повествования, они не выдерживают единую позицию на протяжении всего текста, меняя ее по ходу изложения без всякой мотивировки. Главным следствием введения книгопечатания было превращение устного слова в визуальное, зримое. Визуальность же вела к аналитическому разделению функций. Только книгопечатание, — пишет Маклюэн, — «усилило визуальность восприятия страницы с текстом до полной однородности» (I, с. 168), что послужило предпосылкой создания единого и однородного изобразительного пространства и линейной перспективы. Постепенно получила распространение фиксированная точка зрения. Первым ввел визуальную перспективу в поэзию Мильтон в XVII в., но распространение (особенно в прозе) она получила гораздо позже. На протяжении двух веков прозаики сопротивлялись визуализирующему влиянию книгопечатания, предлагая читателю, как Г. Нэш (XVI в.), творчеству которого была в свое время посвящена диссертация Маклюэна, сложное риторическое «плетение словес», в котором с трудом просматривалась сюжетная, повествовательная линия. Маклюэн противопоставляет объемность звука плоскости печати и подчеркивает, что в ХХ в. «в литературе новое слово, оживившее язык, сумели сказать только авторы, происходившие из отсталых уголков мира с устной культурой, — Йейтсы, Синги, Джойсы, Фолкнеры, Диланы Томасы» (I, с. 366).
Другой важный аспект воздействия книгопечатания на литературу — резкий рост тиража и, соответственно, влияния на общество. Книгопечатание перевело литературу с латыни на национальные языки и позволило выразиться частному внутреннему опыту. Как выражение этого сдвига Маклюэн детально рассматривает елизаветинскую драму и белый стих, послужившие средством усиления и укрупнения чувств.
Для историка литературы весьма важно указание на то, что «после того, как унифицированное пространство гутенберговской культуры прочно утвердилось, сформировавшиеся в нем категории автора и читателя стали некритически переносить и на допечатную литературу. Задача науки во многом и заключается в том, чтобы избавляться от подобных ложных допущений. Так, издания Шекспира девятнадцатого века представляют собой своего рода памятник такого рода некритическому подходу. Их редакторам было невдомек, что в 1623 г. [год издания пьес Шекспира после его смерти] (и ранее) пунктуация предназначалась для уха, а не для глаза» (I, с. 202).
По Маклюэну, с изобретением и развитием средств аудиовизуальной коммуникации (кино, радио, телевидения и т.п.) наступает конец господства печатного слова, вектор движения меняется и начинается своего рода «возвращение» (но на ином уровне) к устной культуре: «…сегодня, когда электричество создает условия в высшей степени тесного взаимодействия в глобальном масштабе, мы стремительно возвращаемся в аудиовизуальный мир одновременных событий и всеобщего сознания» (I, с. 43); «…под влиянием электрической технологии мы в наших самых обычных повседневных переживаниях и действиях становимся похожими на людей примитивной культуры. Это влияние проникает в нас не через наши мысли и мнения, к которым мы научились относиться критически, а через нашу повседневную чувственную жизнь, где выкристаллизовываются матрицы нашего мышления и поведения» (I, с. 46); «…человеческий род теперь существует в условиях “глобальной деревни”» (I, с. 47); «Род человеческий снова становится единым племенем» (II, с. 195). В этих своих прогнозах и констатациях Маклюэн из исследователя и аналитика превращается в идеолога и пророка. В его исторических построения идеологическая заданность тоже ощущается, но там преобладает научный анализ, опирающийся на наблюдения и выводы многочисленных исследователей. Поэтому как общая концепция, так и многие частные разработки выглядят убедительно и не только не опровергнуты, но и получили свое подтверждение в позднейших публикациях других ученых.
В прогнозах же и предсказаниях Маклюэна наряду с собственно научной (футурологической) стороной, касающейся технических аспектов развития системы коммуникаций, очень силен момент оценочный — рассмотрение идущих изменений в утопическом ключе как восстанавливающих некое исходное райское состояние человечества.
Хотя этот подход оригинален, поскольку обычно и современность, и, тем более, будущее социальные философы и футурологи видят в негативных тонах и трактуют в антиутопическом ключе, это отнюдь не делает его верным и справедливым. Маклюэн игнорирует многие стороны современной жизни, и, как мы наблюдаем, бурное развитие средств коммуникации не делает людей счастливее и порождает новые проблемы.
Выход книг Маклюэна на русском сейчас, т.е. с сорокалетним запозданием, не только сделал их доступными отечественному читателю, но и позволил оценить, насколько сбылись сделанные им прогнозы развития СМК.
Люэн Галактика Гутенберга
На русский язык переведена впервые; рассчитана на всех, кто интересуется философией культуры.
ГАЛАКТИКА ГУТЕНБЕРГА 4
НОВАЯ КОНФИГУРАЦИЯ ГАЛАКТИКИ, или Жалкое положение человека массы в индивидуалистическом обществе 83
ПРОЛОГ
Эта книга во многих отношениях выступает как дополнение к «Сказителю» Альберта Б. Лорда. В свою очередь профессор Лорд продолжил труд Милмана Парри, которого его гомеровские исследования привели к следующему вопросу: как в устной и письменной поэзии естественным образом осуществлялась преемственность различных форм и функций? Убежденный в том, что поэмы Гомера были устными сочинениями, Парри «поставил перед собой задачу неопровержимо доказать, если это возможно, их устный характер и с этой целью обратился к изучению югославского эпоса». Его исследование этого современного эпоса должно было, как он объяснял, «с точностью установить форму устной повествовательной поэзии… Метод же исследования заключался в наблюдении за действующими певцами, воспринявшими живую и процветающую традицию бесписьменной песни и попытаться увидеть, как форма их песен зависит от того факта, что они учились своему искусству, не прибегая к письму и чтению».
Это удивительно современное воззрение на социальную функцию денег не было оценено в должной степени. Родбертус понял, что переход от «натуральной экономики» к «денежной экономике» был не просто техническим усовершенствованием, заменой бартера на приобретение с помощью денег. Монетаризованная экономика породила совершенно иную, по сравнению с натуральной экономикой, социальную структуру. По мнению Родбертуса, именно это изменение социальной структуры, вызванное денежным обращением, а не технический факт использования денег прежде всего должно стать предметом рассмотрения. И если бы эту точку зрения удалось перенести на различные социальные структуры, связанные с торговой деятельностью в античном мире, то спор закончился бы, не начавшись.
Иными словами, если бы Родбертус пошел дальше и объяснил, что различные формы денег и обмена структурировали общества по-разному, то запутанного спора, длившегося не одно поколение, удалось бы избежать. Последнюю точку в нем поставил Карл Бюхер, который подошел к классическому миру не с нашей условной точки зрения исторической ретроспективы, а с точки зрения первобытного общества. Взяв за исходный пункт бесписьменные общества и двигаясь к классическому миру, «он высказал предположение, что экономическую жизнь античности можно лучше понять, если рассматривать ее в свете не современного, а первобытного общества».
Именно такую обратную перспективу открывает перед читателем книга Альберта Лорда «Сказитель». Но мы также живем в эпоху электричества, или в постписьменную эпоху, когда джазовый музыкант владеет всем арсеналом приемов устной поэзии. Теперь эмпатическая идентификация со всеми устными жанрами уже не представляет никакой трудности. В век электроники, пришедший вслед за длившейся около пяти столетий эпохой книгопечатания и механики, мы сталкиваемся с новыми формами и структурами человеческой взаимозависимости и человеческого самовыражения, которые являются «устными» по своему характеру даже там, где отсутствует словесный компонент. (Более подробно мы рассмотрим этот вопрос в заключительном разделе «Галактики Гутенберга».) Дело здесь не в новых формах как таковых, а в том, что они требуют некоторой реорганизации жизни воображения. Такое изменение форм сознания всегда вызывает сопротивление со стороны прежних форм восприятия. Елизаветинский период нам уже кажется средневековьем. Средневековый же человек думал о своем времени как о классическом, подобно тому как мы считаем себя современными людьми. Однако последующие поколения будут воспринимать нашу эпоху как всецело ренессансную по своему характеру, ибо вне поля нашего зрения остаются важные новые факторы, которые благодаря нам пришли в движение за последние полтораста лет.
Галактика Гутенберга
 | |
| Автор | Маршалл Маклюэн |
|---|---|
| Страна | Канада |
| Предмет | История СМИ |
| Издатель | Университет Торонто Пресс |
| Дата публикации | 1962 г. |
| Тип СМИ | Печать (Мягкая обложка) |
| Страницы | 293 с. (пронумеровано) |
| ISBN | 978-0-8020-6041-9 |
| OCLC | 428949 |
Подвижный шрифт с его способностью точно и быстро воспроизводить тексты расширил стремление к однородности и повторяемости, уже проявившееся в появлении перспективного искусства и необходимости единой «точки зрения». Он пишет:
Книга необычна по своему оформлению. Маклюэн описал его как « метод, который« развивает мозаичный или полевой подход к своим проблемам ». [4] Мозаичное изображение, которое будет построено из данных и цитат, затем выявит «причинные операции в истории». [5]
Книга состоит из пяти частей:
Основная часть книги, часть 2, «Галактика Гутенберга», состоит из 107 коротких «глав», многие из которых имеют длину всего три, две или даже одну (и) страницу. Такой большой сборник маленьких глав вполне укладывается в картину мозаики.
Видимо, у Маклюэна тоже были идеи о том, как просматривать книгу. Маршалл Маклюэн, гуру «Галактики Гутенберга» (1962), рекомендует браузеру открыть страницу 69 любой книги и прочитать ее. Если вам нравится эта страница, купите книгу » [11]. Такая очевидная произвольность подходит для выбора определенного фрагмента (или части) мозаики и принятия решения о том, нравится ли она вам. Конечно, тест Маклюэна можно применить к самой галактике Гутенберга. Это откроет дальнейшее понимание цели его собственной книги. [12]
Пролог
Маклюэн заявляет, что его книга «дополняет « Певца сказок »Альберта Б. Лорда». [6] Последняя работа следует из гомеровских исследований Милмана Парри, который обратился к «изучению югославских эпосов» [6], чтобы доказать, что стихи Гомера были устными сочинениями.
Книгу также можно рассматривать как способ описания четырех эпох истории:
За перерыв между временными периодами в каждом случае отвечает появление нового носителя, рукописное письмо завершает устную фазу, печать и электричество впоследствии революционизируют культуру и общество. [14]
Имея «почерк», который завершает «устную фазу», можно ожидать, что «печать» завершит фазу рукописи, а «электризация» положит конец эре Гутенберга. Странность использования слова «электризация» полностью уместна в контексте Маклюэна 1962 года. Тогда Интернета не существовало.
Сам Маклюэн предполагает, что последний раздел его книги может сыграть главную роль в качестве первого раздела:
Последний раздел книги, «Переконфигурированная галактика», посвящен столкновению электрических и механических, или печатных, технологий, и читатель может найти его лучшим прологом. [15]
Культура устного племени
Маклюэн определяет « Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса как ключ, который открывает нечто от природы устной культуры. [16] «
Деревня
Рукописная культура
Средневековое освещение, блеск и скульптура в равной степени были аспектами искусства памяти, центральными в культуре писцов. [19]
С этой эпохой связано Искусство памяти (лат. Ars Memoriae).
Галактика Гутенберга
В « Поминках по Финнегану» Джойс называет Вавилонскую башню башней сна, то есть башней безмозглого предположения или тем, что Бэкон называет правлением идолов. [20]
Подвижный тип
В этом отрывке [Айвинс] не только отмечает укоренение линейных, последовательных привычек, но, что еще более важно, указывает на визуальную гомогенизацию опыта печатной культуры и отодвигание слуховой и другой чувственной сложности на задний план. [. ] Технологии и социальные эффекты типографики склоняют нас не замечать взаимодействия и, так сказать, «формальной» причинности как в нашей внутренней, так и во внешней жизни. Печать существует благодаря статическому разделению функций и развивает менталитет, который постепенно сопротивляется любому, кроме разделяющего и разделяющего или специализированного взгляда. [21]
Электронный век
Глобальная деревня
Моральная значимость воздействия технологий на познание для Маклюэна является вопросом перспективы. Например, Маклюэн противопоставляет значительную тревогу и отвращение, вызываемые растущим количеством книг во втором семнадцатом веке, с современной заботой о «конце книги». Маклюэн считает, что если технологии не может быть вынесен универсальный моральный приговор, «катастрофа может возникнуть только из-за незнания причин и последствий, присущих нашим технологиям».