Что такое дворянство шпаги
Дворянство мантии и Дворянство шпаги
В XVII-XVIII веках во Франции сформировалось две группы знати – Дворянство мантии и Дворянство шпаги. Их названия связаны с родом деятельности. Дворянство шпаги – это военные. Дворянство мантии – сословие средней и высшей бюрократии.
Знать различалась не только занятием, но и происхождением. Среди дворян мантии преобладали выходцы из неблагородных сословий. Их отличал университетский диплом, работа на должности судьи, чиновника высшего звена. Дворяне шпаги были выходцами из древних родов. Их символом оставалась шпага, поскольку на протяжении многих веков дворяне занимались военным делом, за что и получали привилегии.
Как формировалось дворянство мантии?
Дворянство мантии начало формироваться примерно в XIV веке. Тогда у чиновников, отдавших 15-20 лет своей жизни службе государю, появилось право передавать свою должность в королевском аппарате по наследству. Свое место также можно было уступить или продать. Такая привилегия послужила началом создания династий служителей короне Франции. Король нередко жаловал звание дворянина за особые заслуги. Его можно было передавать по наследству.
Почетное дворянство становилось реальным только после того, как на службе у короля побывали три поколения подряд. Среди чиновников постепенно сформировалась своя культура, этика, образ жизни, ценности. Дворянство мантии не подражало дворянству шпаги, а наоборот, своей культурой противостояло ему, доказывало свое превосходство.
В XVI веке королевство столкнулось с финансовыми трудностями. Продажа должностей стала обычным делом. В целях пополнения казны было принято взимать часть средств от продажи мест в государственном аппарате. В начале XVII века узаконить право собственности и наследования должности можно было лишь при ежегодных взносах в казну. Выплаты составляли 1/60 от стоимости должности.
Дворянство мантии было опорой монарха. В то время как дворянство шпаги нередко выступало противником короля. Родовитая аристократия обладала богатством, разбиралась в военном деле, поэтому могла себе позволить диктовать условия монарху. Изначально дворянство шпаги выступало против дворянства мантии, считая себя выше их. По их мнению привилегии должны получать благородные люди из древних родов. Но со временем границы между дворянами стирались. Родовитые аристократы поступали на службу к королю.
Анни Брютер Дворянство шпаги и дворянство мантии во Франции XVII века: два идеала образования?
Во Франции, как и во многих европейских странах, построение абсолютистского государства привело к возникновению нового типа дворянина, служившего королю в качестве судейского чиновника (магистрата). В 1604 году магистраты получили право завещать свою должность и чин сыновьям в обмен на выплату особого налога («полетты»), превращаясь тем самым в наследственных дворян. Их называли «дворянами мантии» в отличие от остальных дворян, которые служили королю на поле боя и, соответственно, назывались «дворянами шпаги». Слились ли два разных дворянства в одну социальную группу в отношении образа жизни и культуры после того, как судейские должности стали наследоваться, или же каждая из этих групп продолжала жить и думать по-своему? Этот вопрос, ставший предметом многочисленных исследований, и все еще вызывает споры среди историков.
Возможно, ответить на него поможет изучение образования, которое они давали своим детям: именно в нем долгое время заключалось одно из главных различий между дворянством шпаги и дворянством мантии. С одной стороны, многие дворяне шпаги в рассматриваемую эпоху отрицательно относились к изучению гуманитарных наук[51] и оставались малообразованными, о чем свидетельствуют многочисленные жалобы на их невежество, раздававшиеся в конце XVI – начале XVII века[52]. В 1630 году Никола Фаре сетовал, что при королевском дворе было «немало этих дурных голов, которые по глупости и грубости своей не могут представить, что дворянин может одновременно быть ученым человеком и воином»[53]. С другой стороны, глубокие познания в латинском и римском праве помогали в XVI веке выходцам из буржуазии сделать судейскую карьеру и временно получить дворянский статус. Став благодаря «полетте» наследственными дворянами, они могли, по словам Пьера Бурдье, соединить господство, легитимированное культурным капиталом, как у священников, и господство, основанное на государственной службе, как у дворян шпаги[54]. Тем не менее, хотя французским дворянам мантии были посвящены многочисленные труды[55], вопрос их образования на протяжении XVII века так и не стал предметом отдельного исследования, а недавние книги и статьи, посвященные образованию дворян во Франции в раннее Новое время, рассматривают эту тему лишь мимоходом. К примеру, в самом конце своей монографии об образовании детей из аристократических семей во Франции XVII века Марк Мотли задается вопросом: а следовали ли дворяне мантии примеру аристократии в вопросах образования?[56] Возможно, этот вопрос не удостаивался подробного рассмотрения, поскольку ответ казался очевидным: как хорошо известно, стать адвокатом или судьей можно было лишь при наличии университетского диплома, что, в свою очередь, требовало изучения философии в университетском коллегиуме. Вместе с тем покупка университетского диплома без посещения каких-либо занятий была стандартной практикой на французских юридических факультетах в XVII веке[57] (не говоря уже о том, что некоторые молодые люди добивались особого права занимать должность без диплома). Джонатан Дьюалд утверждает, что дворяне мантии получали полное гуманитарное образование, а дворяне шпаги часто покидали коллегиум, так и не закончив учебу[58], но это не доказывает, что все дворяне мантии посещали коллегиум, поскольку гуманитарные предметы можно было изучать и с домашним учителем. Поэтому мы можем задаться вопросом: каков же был образовательный идеал дворян мантии? Был ли он таким же, как у дворян шпаги? А если нет, в чем заключалась разница?
Отчасти ответ на эти вопросы содержится в книге, впервые опубликованной в 1688 году Адрианом Байе[59]. Байе служил Ламуаньонам, высокопоставленному семейству дворян мантии. В первой части статьи я объясню, кем были Ламуаньоны и почему их взгляды на образование могут считаться показательным примером взглядов дворян мантии. Затем я рассмотрю книгу Байе и проанализирую сформулированную в ней модель образования, что позволит мне оценить различия между моделью, изложенной в этой книге, и соответствующими взглядами дворян шпаги.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Дворянство мантии и Дворянство шпаги, что это?
Что такое Дворянство мантии и Дворянство шпаги в истории
Это термины из старой, дореволюционной Франции.
Столицей Королевства Нидерланды считается город Амстердам, при этом правительство и парламент страны, а также королевский двор и иностранные поосльства находятся в Гааге.
В XIII веке в нижней части реки Амстел появляется рыбацкая деревушка. Своё название Амстердам, т.е. «плотина на реке Амстел», деревня получила благодаря построенной поблизости плотине. Рядом с деревней находилось Флевонское озеро, которое в 1287 году в результате наводнения превратилось в залив Северного моря, получив новое название — Зёйдерзе. Это сделало обычную рыбацкую деревушку морским портом, создав предпосылки для её развития как центра морской торговли. Уже вскоре деревня становится городом. В начале XIV века в Амстердаме появляется первая церковь, естественно посвящённая покровителю моряков Святому Николаю, который одновременно становится и покровителем молодого города, строится сразу две гавани. В конце XV века Ганза предоставляет Амстердаму право свободно торговать на Балтике, что способствует росту города.
Значение Амстердама резко выросла после затянувшейся на 80 лет войны за освобождение Голландии от Испании и образования Республики Соединённые провинции Нидерландов. Южные провинции Нидерландов и главный центр торговли и мореходства страны Антверпен были разорены и опустошены за время войны, кроме того, испанцы в отместку перекрыли для судоходства реку Шельду, на которой стоял Антверпен. Благодаря этому Амстердам, на два века избавившийся от конкурентов, становится крупнейшим портом Нидерландов и, постепенно,. Процветанию города способствовало то, что в начале XVII века Голландия начинает формирование своей колониальной империи. К концу XVII века Амстердам, ставший к тому времени главным центром европейской торговли, превращается в один из самых больших, богатых и красивых городов Европы.
Неудивительно, что Амстердам, как самый большой и развитый город Нидерландов, становится их столицей, хотя функции административного центра достались Гааге.
Остаться императором он даже теоретически не мог. Столь велико было его неприятие, как:
Теоретически он мог отказаться от отречения. Но его бы это не спасло. Уже до отречения его приказы не выполнялись. Пулемётный полк георгиевских кавалеров, направленный в Питер для наведения порядка, отказался от этой «почётной» миссии, а казаки вообще перешли на сторону протестантов.
Спасти положение могла только сильная и авторитетная личность. Эту личность (спасителя Отечества) тогда и искали то в царе Михаиле, то в диктаторах Керенском, Корнилове, Юдениче, Каледине, Колчаке и прочих. Но было уже слишком поздно.
Вот если бы правил Россией хотя бы с начала 20 века Михаил, и принимал бы более целесообразные решения, то возможно Россия развивалась бы более успешно.
Шпаги наголо, дворяне!
В 1671 году Людовик XIV свёл роты лейб-гвардии, жандармов, мушкетёров и лёгкой кавалерии в отдельный корпус — Maison militaire du Roi. Эти войска считались наиболее престижными в королевстве. Какую роль играл этот воинский корпус на полях сражений: являлся ли истинной элитой — или выполнял представительские функции?
Тактика
Людовик XIV уделял большое внимание выучке своих элитных войск, благодаря чему они приобрели способности к маневрированию, недоступные большинству армейских конных формирований. В сражении при Кокерсберге в 1677 году будущий маршал де Виллар во главе двух эскадронов ловко обошёл неприятеля с фланга и внезапным ударом сбоку атаковал порядок из 12 имперских эскадронов. В сражении при Сенефе в 1674 году два гвардейских эскадрона герцога де Навайля были атакованы с фронта и с фланга пятью вражескими эскадронами. Навайль разделил свои эскадроны, чтобы встретить противника с фронта на обоих направлениях. Манёвр был исполнен аккуратно и с сохранением порядков, что позволило французам отразить атаку. В сражении при Лёзе в 1691 году имел место эпизод, когда французский гвардейский эскадрон был разделён на три части для того, чтобы атаковать три неприятельских эскадрона — и атака на всех трёх направлениях увенчалась успехом.
Гвардейские подразделения отличала способность поддерживать плотность строя и порядок, даже если обстоятельства или ландшафт не благоприятствовали этому. При Лёзе голландские эскадроны предпочли переждать за оврагом и атаковать французов уже после того, как те преодолеют это препятствие и будут вынуждены снизить темп движения. Даже в этом случае атака была отбита. Очевидец писал: «Войска сражались, сохраняя полный порядок в своих рядах, держа их рядом и не допуская ни малейшего просвета в своих линиях».
Предпоследний довод королей
Маршевый порядок, принятый в армиях первой половины XVII века, по-прежнему оставался трёхчастным: авангард, центр (или «баталия») и арьергард. Элитный кавалерийский корпус во Франции в то время составляли так называемые ордонансовые жандармские роты — рудимент ещё средневековой войсковой организации. Несмотря на то, что авангард считался наиболее почётной составляющей войска, элитная конница располагалась в центральной его части. Современник писал: «Корпус жандармов счастливо находится там ради благого исхода сражения, потому что он защищает пехоту, поддерживает её и помогает ей вновь сплотиться, если её строй сломан».
Однако ко времени единоличного правления Людовика XIV ситуация изменилась. Королевский дом хоть институционально и отличался от армии, но фактически являлся неотъемлемой частью военного аппарата. В «ордере баталии», составлявшемся в начале кампании, место каждого формирования в общем порядке было точно зафиксировано. В отличие от традиции 1640–1650-х годов элитная конница больше не располагалась в центре второй линии. Войска Королевского дома, пришедшие на смену ордонансовым ротам, размещались на правом фланге фронта, обращённого к неприятелю.
Расположение частей самого Дома, если они все присутствовали на поле боя, тоже было строго регламентировано. Справа находились роты лейб-гвардии, левее — мушкетёры, затем — лёгкая конница и жандармы. До Людовика XIV гвардейцы практически никогда не были задействованы напрямую в боевых порядках, оставаясь элитным резервом или выполняя функции поддержки остальных войск. Однако с восшествием на престол великого короля взошло солнце и для его элитной конницы, которая отныне стала играть одну из главных ролей на поле боя.
В сражении при Сенефе гвардейская конница с самого начала находилась в эпицентре событий. Конде произвёл отвлекающий манёвр против авангарда армии Вильгельма Оранского, а затем ударил по её арьергарду. Судьбу этого сражения решали темп и скорость, и всадники Королевского дома стали ударной силой французов, увлёкшей за собой остальные полки. В сражении при Кокерсберге маршал Креки несколько раз бросал в атаку конных гвардейцев — жандармов и лёгкую конницу — против отборных кирасиров Карла Леопольда Лотарингского. Бой был кровопролитным и в целом равным, а позиции несколько раз переходили из рук в руки. Однако в итоге элитная конница Людовика XIV сумела опрокинуть своих имперских визави.
Впрочем, всадники Королевского дома нередко использовались и как резерв. В частности, в сражении при Неервиндене в 1693 году, когда маршал Люксембург ранним утром развернул войска для боя, подразделения Дома оказались, как и положено, закреплены на правом крыле первой линии. Однако затем их перебросили в центр, где они выполняли скорее вспомогательную функцию, пока армейские части штурмовали полевые укрепления армии Вильгельма Оранского. Затем именно гвардейская конница была брошена в бой, чтобы закрепить успех: всадники преодолели отбитые у неприятельской армии укрепления и сумели, находясь в меньшинстве, отразить контратаку кавалерии Оранского. Это позволило подойти другим подразделениям французской конницы и опрокинуть англичан и голландцев. Важно отметить, что изначально французская армия находилась в невыгодном тактическом положении. Если бы части Королевского дома не преуспели и не удержали плацдарм, оставшаяся французская конница не смогла бы выйти на оперативный простор и развить успех.
Активно себя проявляли войска Королевского дома и во время осад. Правда, это в основном касалось мушкетёров, которые могли вести бой и в пешем строю. Одним из ярчайших эпизодов в истории их воинской славы стала, безусловно, осада Маастрихта в июне 1673 года. 24 июня рота «серых мушкетёров» (mousquetaires gris), ведомая своим капитан-лейтенантом Шарлем Ожье де Батцем де Кастельмором, графом Д’Артаньяном, в результате упорного и кровопролитного боя захватила демилюну — вид укрепления в форме полумесяца. Рота, по регламенту насчитывавшая 150 человек, потеряла убитыми 37 человек, а ранеными — 53. Сам же Д’Артаньян погиб от пули из вражеского мушкета буквально на следующий день. Мушкетёры также отличились при осадах Ипра в 1678 году и Монса — в 1691.
Ещё одной функцией, которую нередко выполняли гвардейцы, была разведка и добывание «языков». Благодаря высокому качеству лошадей и неоспоримым боевым навыкам всадники Дома могли успешно курсировать вблизи неприятельских позиций и затем отрываться от погони.
А la guerre comme à la guerre
При Сенефе гвардейцы пять часов кряду находились под огнём орудий принца Оранского, бивших со стороны деревни Фэй. Аналогичные ситуации повторялись не раз. Вот что непосредственный очевидец и участник событий писал о гвардии в битве при Мальплаке (1709 год):
«Сила духа мушкетёров казалась твёрдой и незыблемой в этом нашем положении и в критические моменты и не позволяла им покидать строя, дабы скрыться от громовых раскатов, обрушившихся на них (…) Это естественное в своей сущности действие будет расценено как проявление слабости. Мы ожидали смерти, оставаясь недвижимыми перед ней, видели её, наблюдали её на протяжении часов — всегда готовую сразить нас и постоянно кружащую вокруг нас».
В этом бою мушкетёры, располагавшиеся на самом краю французского арьергарда, на протяжении пяти часов находились под огнём британской батареи из 30 орудий.
Полководцы зачастую бросали гвардию на самые трудные участки фронта, порой — против существенно превосходящего по численности неприятеля. Из-за этого элитные части французского короля иногда несли катастрофические потери: жандармы при Рамильи потеряли свыше 30% личного состава, лейб-гвардия и мушкетёры при Мальплаке понесли схожие по масштабам потери — приблизительно 30% и 25% соответственно. Оба эти сражения окончились неудачно для французов. Битва при Мальплаке является самой кровопролитной в XVIII веке, а саму деревню можно назвать «Бородино Фландрии», поскольку, несмотря на огромные потери, ни одной из сторон не удалось добиться решающего успеха, и победу союзников можно считать таковой лишь с натяжкой. Но даже когда дело оканчивалось победой, гвардейцы несли очень тяжёлые потери: при Лёзе лейб-гвардия лишилась до четверти своего состава, а лёгкая кавалерия — до трети.
Несмотря на элитный статус и дороговизну комплектования гвардейских частей, генералы и маршалы эпохи Людовика XIV не жалели их, стараясь использовать в бою в качестве козыря. Помимо высоких боевых качеств конницы Королевского дома это было обусловлено также и тем, что её присутствие становилось серьёзным психологическим фактором. Войска Дома воплощали несгибаемую волю их сюзерена и своим превосходством на поле боя доказывали превосходство Короля-Солнце над другими монархами Европы. Даже в эпоху, когда пехота всё увереннее доминировала на поле боя, французская гвардия доказывала на практике важность кавалерии и демонстрировала широчайший спектр её возможностей.
В то же время высокие потери, которые несла гвардия, во многом объяснялись именно развитием тактики пехоты, повышением её выучки и возрастающей скорострельностью мушкетного огня. С другой стороны, активно использовать гвардейские части на поле боя являлось слишком дорогим удовольствием для казны, что признавал даже сам Людовик XIV. После во всех смыслах катастрофической для Франции Семилетней войны гвардия использовалась сугубо в качестве охранных и представительских сил. Она по-прежнему блистала при дворе, но более уже не выходила на поля сражений, превратившись в типичные «паркетные» войска.
Дворянство шпаги vs дворянство мантии
Читаю книгу о парижском парламенте в 1774-1789 гг. Не могу сказать, что она очень увлекает, хотя сюжет-то на самом деле чрезвычайно любопытный. Однако, есть в ней и довольно поучительные истории, одна из которых показалась мне достойной пересказа. Это описание одного судебного дела 1782 г., ставшего предметом рассмотрения парижского парламента (здесь следует на всякий случай пояснить, что парламент являлся верховным судебным органом, имевшим политические притязания, выражавшиеся в разнообразных ремонстрациях, протестах в связи с теми или иными действиями королевской власти, вынесении суждений о соответствии отдельных решений «духу конституции» королевства и т.п.).
Сторонами дела выступали граф де Моретон-Шабрийян и парламентский поверенный Перно-Дюплесси. 9 апреля 1782 г. в ночь открытия сезона в Комеди Франсез между этими людьми вспыхнула ссора. Перно-Дюплесси посчитал себя потерпевшей стороной и направил соответствующее обращение в суд, а после того, как не получил ожидаемого удовлетворения, подал апелляцию в парламент (т.е. в апелляционную инстанцию). Этот документ готовился под руководством прокурора, бывшего начальником Перно-Дюплесси. Язык обращения заслуживает внимания. Истец, гласило оно, «во всех отношениях честный человек, известный мягкостью манер и добрым нравом». Кроме того, во время инцидента его вид «соответствовал его сословию – с черным одеянием и длинными волосами». Тогда как его визави был «в розовом мундире, со шпагой и шляпой с перьями». А дальше произошло следующее.
Перно-Дюплесси занял своё место на балконе в Комеди Франсез. Однако, вскоре его досуг был прерван де Моретон-Шабрийяном, после чего между ними состоялся вот такой диалог:
Моретон-Шабрийян: Что вы здесь делаете? Убирайтесь немедленно!
Перно-Дюплесси: Сударь, я на своём месте.
Моретон-Шабрийян: Убирайтесь, говорю же вам.
Перно-Дюплесси: Сударь, я имею право находиться здесь за свои деньги как и всякий другой. Я заплатил за своё место и не намерен убираться. Я останусь.
Моретон-Шабрийян: Ё—-й голубок смеет сопротивляться! Ты каналья, негодяй! Я проучу тебя, чтобы ты знал, с кем имеешь дело. Ты отправишься за решётку. Я прослежу, чтобы ты провёл ночь в тюрьме.
Перно-Дюплесси: Этого не будет, сударь, уверяю вас.
Моретон-Шабрийян: Я господин граф де Шабрийян, капитан гвардии Месье, брата короля (т.е. графа Прованского – будущего Людовика XVIII, Г.К.). В моём праве здесь приказывать, я приказываю. Всё это по воле короля. В тюрьму, негодяй, в тюрьму, следуй за мной!
Перно-Дюплесси: Сударь, не имеет значения, кто вы, человек, подобный вам, не может заставить человека, подобного мне, провести ночь в тюрьме без какой-либо причины.
После этого обмена репликами (разумеется, в изложении истца) по приказу Моретона-Шабрийяна Перно-Дюплесси стащили с места и «закрыли» на 4,5 часа – т.е. на всё время представления в Комеди Франсез да ещё с солидным запасом.
В резюме по делу говорилось о том, что допрос свидетелей в целом подтвердил вышеизложенную версию событий, причём из свидетельских показаний следовало, что граф употребил выражение «Ё—-й голубок», как и ряд других не самых лестных характеристик типа «вор», «мошенник», «жулик» и т.п.
Моретон-Шабрийян, убедившись в том, что дело в суде имеет все шансы быть запущенным, стал испытывать серьёзные опасения из-за иска, поскольку он был составлен в подобных формулировках специально – чтобы вызвать симпатию у членов парламента. Поэтому незадачливый граф на первых слушаниях довольно неловко пытался объяснить, что он вовсе не верил, что имеет дело с судейским чиновником и, принимая во внимание «грубое поведение г-на Перно», Моретон-Шабрийян был уверен в том, что он не принадлежит к дворянству мантии, несмотря на одеяние. Именно в этом и ни в каком ином смысле не может быть воспринято уже упоминавшееся нами выше выражение про «голубка», если оно и впрямь ненароком сорвалось с уст Моретон-Шабрийяна! И уж во всяком случае ответчик максимально далек от того, чтобы не знать о надлежащем уважении к судейской корпорации, да-да.
В пояснении, подготовленном в защиту графа, довольно неуклюже заявлялось, что он всего лишь пытался занять своё место на балконе, но ему преградил путь Перно-Дюплесси. А когда Моретон-Шабрийян позвал гвардейцев, он вовсе не намеревался обвинить истца в воровстве и мошенничестве. И за волосы хватали его потому, что он, дескать, пытался раствориться в толпе. Оставалось надеяться, что судьи будут относиться к Моретон-Шабрийяну как к порывистому «молодому военному, которому принципы и предрассудки его сословия не внушили привычку умеренности».
Несколько членов парламента предприняли попытки посредничества, чтобы уладить дело миром, однако, Перно-Дюплесси был неумолим. Дело было не только в желании отомстить за унижение, но и в предсказуемо выигрышной позиции истца в сложившихся обстоятельствах. Суд не мог не воспринять это дело как относящееся ко всему дворянству мантии и тем самым всей «общественности». Настроение в суде (в том числе среди публики, собравшейся поглазеть на эту раскрученную историю) было настолько очевидно пристрастным, что Моретон-Шабрийяну с трудом удалось найти себе адвоката.
Как бы там ни было, дело завершилось довольно быстро в пользу истца. Ему присудили выплату 6000 ливров (немаленькая сумма!); помимо этого Моретон-Шабрийяна обязали публично заявить, что оскорблённое им лицо – это «человек честный и порядочный». Ну и ремарки ответчика о том, что он максимально далек от незнания о надлежащем уважении к судейской корпорации, также были включены в вердикт – видимо, чтобы подчеркнуть, что дело идёт не просто о споре между двумя частными лицами, а об интересах дворянства мантии как такового и, следовательно, «общественности». Всё это идеально соответствовало тому образу парижского парламента, который он создавал и пестовал – защитника корпоративных и общественных прав и чести от посягательств не только монархии, но и «аристократии» (в данном случае сведённой к дворянству шпаги – по преимуществу военному).
Означает ли эта история, что к концу Старого порядка дворянство мантии затоптало дворянство шпаги и полностью низвело его с пьедестала? – Не совсем. В 1784 г. возникло более громкое дело виконта де Ноэ. Оно имело некоторые сходства с предыдущим. Виконт де Ноэ был мэром Бордо, решившимся засадить в тюрьму гвардейца, который по приказу военного губернатора провинции – герцога де Ришельё – не пускал де Ноэ и других представителей муниципальных властей в бордосский театр (можно мимоходом сделать вывод, что в те годы визит в театр и занятие в нём определённых мест служили важным маркером социального статуса). Дело приняло нетривиальный оборот из-за того, что Ришельё был также маршалом, который обратился к другим маршалам королевства, воспринявшим подобные действия де Ноэ как посягательство на их прерогативы (т.е. выступили в роли членов собственной корпорации). Их совместное обращение к королю побудило последнего не только освободить заключённого под стражу гвардейца, но и отдать под суд самого де Ноэ – причём под суд военного трибунала (ему инкриминировали неподчинение и неуважение к вышестоящему командиру, т.е. Ришельё).
Подобное развитие событий сыграло для парижского парламента роль красной тряпки для быка. Де Ноэ апеллировал именно к парламенту Парижа, прекрасно понимая, как и Перно-Дюплесси, что его дело носит корпоративный характер. Но главным побудительным мотивом для парижского парламента занять активную позицию служило то, что военный трибунал представлял собой альтернативный суд, никак от парижских судейских не зависящий. А это было нетерпимо: объединение маршалов выступало бы как полностью самостоятельный орган, который был в состоянии, как демонстрировало дело де Ноэ, вовлечь в свою орбиту массу гражданских лиц на том основании, что они, очевидно, имели какие-то военные звания либо формально учитывались в этом качестве. Неудивительно, что парижский парламент подверг конкурирующую структуру шумным нападкам, обвиняя военных в узурпации королевского правосудия, своевольном ограничении свобод соотечественников и «непомерных претензиях». В подготовленных по этому поводу ремонстрациях маршалы обвинялись в том, что ещё в средневековые времена они пытались подменить собой гражданскую администрацию, и категорически утверждалось, что главные королевские судьи имели верховенство над всеми великими дворянами шпаги.
Подготовленные парламентом протесты были переданы Людовику XVI. В них безоговорочно провозглашался приоритет обычных судов над любыми военными трибуналами, а также утверждалось, что в Бордо всяческие «кастовые притязания» должны быть подчинены «корпоративным правам». Иначе «сила возьмёт верх над правом», «благородные господа окажутся обесчещены в трибунале маршалов», которые не могут являться дворянскими вождями, так как эта роль отведена только и исключительно королю, маршалы не имеют юрисдикции над дворянством мантии, которое во всех случаях имеет привилегию обращения в гражданские суды и т.п. Тем не менее, Людовик XVI отверг все эти заявления без малейших колебаний. И с этим господа из парижского парламента сделать ничего не могли: было ясно, что монарх при всех своих колебаниях в разных вопросах в этом конкретном на компромисс не пойдёт. Единственное, что парламент мог сделать (и сделал) – это занять пассивную позицию в отношении незаконно печатавшихся материалов о его мнении по делу с подробной аргументацией против военных и в пользу дворянства мантии.
Иными словами, парижский парламент как верховный орган дворянства мантии мог себе позволить небезуспешную конфронтацию с дворянством шпаги, но лишь тогда, когда последнее было разобщено с монархией. Тогда же, когда «аристократия» и монархия шли рука об руку, дела у судейских шли ни шатко, ни валко. Проблема состояла в том, что подобный альянс не был и не мог быть прочным. Исторически монархия никого не опасалась больше, чем представителей могучих дворянских семей. Да и эти последние во многом стремились в то время к тому, чтобы добиться от монархии гарантий своих привилегий и участия в делах управления государством. Никогда этот конфликт не был настолько выраженным, как во время Собрания Нотаблей через 3 года после дела де Ноэ, как и в весь период предреволюции (по терминологии Жана Эгре – 1787-1789 гг.). Но это уже другая история. Важно зафиксировать: конфликт между дворянством шпаги и дворянством мантии, а также их конфликты с монархией накануне Революции сыграли роль в ослаблении второго сословия и его неспособности координировать усилия с монархией на фоне наступления радикалов.