Что такое дворянство шпаги в истории 7 класс
Дворянство мантии и Дворянство шпаги
В XVII-XVIII веках во Франции сформировалось две группы знати – Дворянство мантии и Дворянство шпаги. Их названия связаны с родом деятельности. Дворянство шпаги – это военные. Дворянство мантии – сословие средней и высшей бюрократии.
Знать различалась не только занятием, но и происхождением. Среди дворян мантии преобладали выходцы из неблагородных сословий. Их отличал университетский диплом, работа на должности судьи, чиновника высшего звена. Дворяне шпаги были выходцами из древних родов. Их символом оставалась шпага, поскольку на протяжении многих веков дворяне занимались военным делом, за что и получали привилегии.
Как формировалось дворянство мантии?
Дворянство мантии начало формироваться примерно в XIV веке. Тогда у чиновников, отдавших 15-20 лет своей жизни службе государю, появилось право передавать свою должность в королевском аппарате по наследству. Свое место также можно было уступить или продать. Такая привилегия послужила началом создания династий служителей короне Франции. Король нередко жаловал звание дворянина за особые заслуги. Его можно было передавать по наследству.
Почетное дворянство становилось реальным только после того, как на службе у короля побывали три поколения подряд. Среди чиновников постепенно сформировалась своя культура, этика, образ жизни, ценности. Дворянство мантии не подражало дворянству шпаги, а наоборот, своей культурой противостояло ему, доказывало свое превосходство.
В XVI веке королевство столкнулось с финансовыми трудностями. Продажа должностей стала обычным делом. В целях пополнения казны было принято взимать часть средств от продажи мест в государственном аппарате. В начале XVII века узаконить право собственности и наследования должности можно было лишь при ежегодных взносах в казну. Выплаты составляли 1/60 от стоимости должности.
Дворянство мантии было опорой монарха. В то время как дворянство шпаги нередко выступало противником короля. Родовитая аристократия обладала богатством, разбиралась в военном деле, поэтому могла себе позволить диктовать условия монарху. Изначально дворянство шпаги выступало против дворянства мантии, считая себя выше их. По их мнению привилегии должны получать благородные люди из древних родов. Но со временем границы между дворянами стирались. Родовитые аристократы поступали на службу к королю.
Анни Брютер Дворянство шпаги и дворянство мантии во Франции XVII века: два идеала образования?
Во Франции, как и во многих европейских странах, построение абсолютистского государства привело к возникновению нового типа дворянина, служившего королю в качестве судейского чиновника (магистрата). В 1604 году магистраты получили право завещать свою должность и чин сыновьям в обмен на выплату особого налога («полетты»), превращаясь тем самым в наследственных дворян. Их называли «дворянами мантии» в отличие от остальных дворян, которые служили королю на поле боя и, соответственно, назывались «дворянами шпаги». Слились ли два разных дворянства в одну социальную группу в отношении образа жизни и культуры после того, как судейские должности стали наследоваться, или же каждая из этих групп продолжала жить и думать по-своему? Этот вопрос, ставший предметом многочисленных исследований, и все еще вызывает споры среди историков.
Возможно, ответить на него поможет изучение образования, которое они давали своим детям: именно в нем долгое время заключалось одно из главных различий между дворянством шпаги и дворянством мантии. С одной стороны, многие дворяне шпаги в рассматриваемую эпоху отрицательно относились к изучению гуманитарных наук[51] и оставались малообразованными, о чем свидетельствуют многочисленные жалобы на их невежество, раздававшиеся в конце XVI – начале XVII века[52]. В 1630 году Никола Фаре сетовал, что при королевском дворе было «немало этих дурных голов, которые по глупости и грубости своей не могут представить, что дворянин может одновременно быть ученым человеком и воином»[53]. С другой стороны, глубокие познания в латинском и римском праве помогали в XVI веке выходцам из буржуазии сделать судейскую карьеру и временно получить дворянский статус. Став благодаря «полетте» наследственными дворянами, они могли, по словам Пьера Бурдье, соединить господство, легитимированное культурным капиталом, как у священников, и господство, основанное на государственной службе, как у дворян шпаги[54]. Тем не менее, хотя французским дворянам мантии были посвящены многочисленные труды[55], вопрос их образования на протяжении XVII века так и не стал предметом отдельного исследования, а недавние книги и статьи, посвященные образованию дворян во Франции в раннее Новое время, рассматривают эту тему лишь мимоходом. К примеру, в самом конце своей монографии об образовании детей из аристократических семей во Франции XVII века Марк Мотли задается вопросом: а следовали ли дворяне мантии примеру аристократии в вопросах образования?[56] Возможно, этот вопрос не удостаивался подробного рассмотрения, поскольку ответ казался очевидным: как хорошо известно, стать адвокатом или судьей можно было лишь при наличии университетского диплома, что, в свою очередь, требовало изучения философии в университетском коллегиуме. Вместе с тем покупка университетского диплома без посещения каких-либо занятий была стандартной практикой на французских юридических факультетах в XVII веке[57] (не говоря уже о том, что некоторые молодые люди добивались особого права занимать должность без диплома). Джонатан Дьюалд утверждает, что дворяне мантии получали полное гуманитарное образование, а дворяне шпаги часто покидали коллегиум, так и не закончив учебу[58], но это не доказывает, что все дворяне мантии посещали коллегиум, поскольку гуманитарные предметы можно было изучать и с домашним учителем. Поэтому мы можем задаться вопросом: каков же был образовательный идеал дворян мантии? Был ли он таким же, как у дворян шпаги? А если нет, в чем заключалась разница?
Отчасти ответ на эти вопросы содержится в книге, впервые опубликованной в 1688 году Адрианом Байе[59]. Байе служил Ламуаньонам, высокопоставленному семейству дворян мантии. В первой части статьи я объясню, кем были Ламуаньоны и почему их взгляды на образование могут считаться показательным примером взглядов дворян мантии. Затем я рассмотрю книгу Байе и проанализирую сформулированную в ней модель образования, что позволит мне оценить различия между моделью, изложенной в этой книге, и соответствующими взглядами дворян шпаги.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Дворянство мантии и Дворянство шпаги, что это?
Что такое Дворянство мантии и Дворянство шпаги в истории
Это термины из старой, дореволюционной Франции.
Столицей Королевства Нидерланды считается город Амстердам, при этом правительство и парламент страны, а также королевский двор и иностранные поосльства находятся в Гааге.
В XIII веке в нижней части реки Амстел появляется рыбацкая деревушка. Своё название Амстердам, т.е. «плотина на реке Амстел», деревня получила благодаря построенной поблизости плотине. Рядом с деревней находилось Флевонское озеро, которое в 1287 году в результате наводнения превратилось в залив Северного моря, получив новое название — Зёйдерзе. Это сделало обычную рыбацкую деревушку морским портом, создав предпосылки для её развития как центра морской торговли. Уже вскоре деревня становится городом. В начале XIV века в Амстердаме появляется первая церковь, естественно посвящённая покровителю моряков Святому Николаю, который одновременно становится и покровителем молодого города, строится сразу две гавани. В конце XV века Ганза предоставляет Амстердаму право свободно торговать на Балтике, что способствует росту города.
Значение Амстердама резко выросла после затянувшейся на 80 лет войны за освобождение Голландии от Испании и образования Республики Соединённые провинции Нидерландов. Южные провинции Нидерландов и главный центр торговли и мореходства страны Антверпен были разорены и опустошены за время войны, кроме того, испанцы в отместку перекрыли для судоходства реку Шельду, на которой стоял Антверпен. Благодаря этому Амстердам, на два века избавившийся от конкурентов, становится крупнейшим портом Нидерландов и, постепенно,. Процветанию города способствовало то, что в начале XVII века Голландия начинает формирование своей колониальной империи. К концу XVII века Амстердам, ставший к тому времени главным центром европейской торговли, превращается в один из самых больших, богатых и красивых городов Европы.
Неудивительно, что Амстердам, как самый большой и развитый город Нидерландов, становится их столицей, хотя функции административного центра достались Гааге.
Остаться императором он даже теоретически не мог. Столь велико было его неприятие, как:
Теоретически он мог отказаться от отречения. Но его бы это не спасло. Уже до отречения его приказы не выполнялись. Пулемётный полк георгиевских кавалеров, направленный в Питер для наведения порядка, отказался от этой «почётной» миссии, а казаки вообще перешли на сторону протестантов.
Спасти положение могла только сильная и авторитетная личность. Эту личность (спасителя Отечества) тогда и искали то в царе Михаиле, то в диктаторах Керенском, Корнилове, Юдениче, Каледине, Колчаке и прочих. Но было уже слишком поздно.
Вот если бы правил Россией хотя бы с начала 20 века Михаил, и принимал бы более целесообразные решения, то возможно Россия развивалась бы более успешно.
Дворянство шпаги; дворянство мантии
Непокорные, своенравные дворяне мало подходят для исполнения должностей королевских судей и сборщиков налогов. Поэтому во всех странах Европы короли предпочитают набирать высших чиновников из незнатных, но образованных и послушных богатых горожан (родитель Фигаро принадлежит именно этому сословию). Правда, достигнув высоких должностей, они начинают покупать себе дворянские титулы и сближаться с настоящими дворянами, «дворянами шпаги» (сами они назывались «дворянами мантии», по длинным накидкам, которые носили судейские чиновники).
К дворянству мантии относилась судейская знать, члены высших судебных учреждений — парламентов и высших финансово-административных органов. В XVI—XVII вв. эта категория еще отличалась от дворянства шпаги своим происхождением. Но постепенно ее связи с третьим сословием утрачиваются и служивая верхушка превращается в прослойку господствующего класса феодалов — дворянство мантии, которое в XVIII в. было уже тесно связано в лице своих виднейших семейств с титулованным дворянством.
Хорошее представление о переменах в положении сословий дает петровская Табель о рангах (1722 г.), которая перенимает многое от европейского опыта Нового времени. Она делает единственным регулятором службы личные заслуги. «Порода», «отеческая честь» практически теряют значение. Дворянство приобретается выслугой известного чина, и это способствует известной демократизации сословия.
Военные чины по-прежнему остаются выше гражданских и даже придворных. Так, уже 14-й класс «Табели» (фендрик, с 1730 г. — прапорщик) давал право на потомственное дворянство, в то время как в гражданской службе потомственное дворянство приобреталось чином 8-го класса (коллежский асессор), а 14 класс (коллежский регистратор) давал право только на личное.
Правда, со временем условия приобретения дворянства ужесточаются. По Манифесту 11 июня 1845 г. потомственное дворянство приобреталось с производством в штаб-офицерский чин (8-й класс, по современным критериям — майор). Дети, рождённые до получения отцом потомственного дворянства, составляли особую категорию обер-офицерских детей, причём одному из них по ходатайству отца могло быть дано потомственное дворянство. Александр II указом от 9 декабря 1856 года право получения потомственного дворянства ограничил получением чина полковника (6-й класс), а по гражданскому ведомству — получением чина 4-го класса (действительный статский советник, аналог генеральского).
Новый тип личности
Кстати, в русском языке слово «дворянин» не совсем точно передает смысл западноевропейских представлений о благородном человеке. В России «дворянином» считался тот, кто держал «двор», усадьбу, имел земельные владения и крепостных. В Европе же, начиная с XVI в., многие дворяне сохранили лишь воспоминания о замках и землях своих предков. Они уже давно жили в городах и свои доходы получали не от крестьянских оброков, а от службы королю. Главным же отличием от простых людей европейские дворяне считали не владения, но восходящие к рыцарской культуре особые человеческие качества — великодушие, отвагу, верность данному слову, изящество речей и поступков, преданность королю и т.п.
В Англии дворяне называли себя «джентльмены». В Средние века джентльмен – это представитель нетитулованного дворянства (Gentry), потомки младших сыновей феодалов, но со временем им становится и просто хорошо воспитанный человек особых достоинств, предки которого могут не восходить к владетельным лицам. Играет роль то обстоятельство, что родовитое дворянство истребило себя в гражданских войнах, потребность же в сословии, играющем известную роль в общественном самоуправлении, никуда не исчезает. Поэтому управленческая «ниша» с необходимостью заполняется ими.
Во Франции дворянин – это «кавалер», «шевалье». Все эти слова имеют в своей основе обозначение человека, сидящего на коне. Они свидетельствовали о стремлении дворян подражать предкам, напоминали о происхождении большей их части от средневекового рыцарства.
Идеальный дворянин должен был походить и на героя рыцарских романов, и на персонажа античной истории, и на христианского праведника. Вместе с тем новым является рождение представлений о ценности свободного развития человеческой личности и о свободе мышления как главном условии этого развития. Эти ценности в дворянскую культуру вносятся гуманистами XV—XVI вв.
Дворянская культура приходит на смену рыцарской. Она продолжает попытку воплотить в жизнь идеал всесторонне развитого человека. Правда, какое-то время дворяне еще продолжают верить, что достичь такой гармонии могут только те люди, которые наделены «врожденным благородством» (рудимент средневековых представлений о подлинной тайне рыцарского происхождения). Но вскоре осознается, что личное совершенство человека нисколько не зависит от знатности рода. Об этом начинают говорить уже в XV в. итальянские гуманисты.
Все стороны личности дворянина должны были находиться в гармонии. Важно было заботиться о своей внешности: завивать волосы, с помощью мазей и притираний добиваться особой белизны кожи, умело подбирать костюм. Бедно одетые дворяне вызывали насмешку и осуждение; испанцы, к примеру, за скромный наряд называли нидерландских дворян «гёзами», т.е. «оборванцами». Часто на соответствующий «прикид» уходят последние гроши, человек, желающий быть «принятым в обществе» живет впроголодь, но считает невозможным экономить на костюме. Он может даже не иметь лишней смены белья, но парадный камзол должен поражать великолепием.
Одежду расшивали золотыми нитями и драгоценными камнями, иногда даже пряжки на обуви делали из бриллиантов; бывали костюмы ценой в целые состояния. Однако дворянин должен был обнаруживать и особое изящество в обхождении — пышно разодетые тупицы становились поводом для насмешек и издевательств. Дворянин мог позволить себе грубость только в разговорах с простонародьем, с равным он обязан был беседовать любезно, даже если вызывал его на дуэль. Умение красиво говорить ценилось высоко как никогда — поэты и рассказчики собирали вокруг себя много благодарных слушателей и слушательниц, способных оценить и красоту стиля, и скрытые намёки на известных всем лиц.
Нам еще предстоит разговор о системе образования, и в разделе «Социальные институты» (Институт образования) более подробно будет рассмотрено, что именно должны были изучать люди этого круга. Пока же достаточно ограничиться общими замечаниями.
Многие дворяне неплохо знали латынь, изучали и писали научные и философские трактаты (вспомним француза Мишеля Монтеня, автора знаменитых «Опытов»). Знатные дворяне покровительствовали гуманистам и художникам, спасая их от преследований церковных и светских властей. Таких покровителей имели и Франсуа Рабле, и Мигель де Сервантес Сааведра, и Уильям Шекспир, и другие замечательные писатели XVI—XVII вв. Но даже те, кто не особенно прилежно изучал латынь — язык науки в те времена — и мало интересовался художественной литературой, нередко владели несколькими иностранными языками и обладали обширными познаниями в практических областях: агрономии, возведении военных сооружений, артиллерии, морском деле. В некоторых странах Европы, например в Англии, дворяне активно занимались сельским хозяйством и торговлей, вводили технические усовершенствования, создавали агрономические общества.
Дворяне, считавшие себя «лучшими людьми» тогдашней Европы, пытались первенствовать во всем. Они устанавливали моду в музыке и живописи, в нарядах и любви, завоёвывали неведомые прежде страны Америки, Африки и Дальнего Востока, содержали на собственные средства академии наук. Дворяне ревниво охраняли свои особые права, «дворянскую честь», продолжая считать себя равными королям по происхождению и вынашивая планы свержения неугодных им правителей. Но эти претензии дворян на господство в политической и культурной жизни Европы имели всё меньше оснований — их материальное положение и политический авторитет в большинстве европейских стран с каждым десятилетием становились всё более шаткими.
Разумеется, какие-то пережитки патриархального менталитета сохраняются и в Новое время. Так, аристократ вплоть до XIX века продолжает олицетворять всю череду своих знаменитых предков, и, даже не сделав ничего героического, продолжает считать себя правопреемником всех родовых заслуг; общество обязано воздавать ему почести уже только за то, что именно он персонифицирует собой прошлые подвиги и славу.
Но вместе с тем возникает новый тип человека: заслуги простого дворянина и джентльмена — это результат личных достоинств и личных трудов.
В какой-то мере сохраняется и влияние порожденного средневековьем культурного типа. Но рыцарский идеал освобождается как от мифологической «шелухи» (вроде текущей в жилах героя королевской крови), так и от старой идеологии (воинствующий защитник слабых и угнетенных). Остается служение высшим ценностям, но почти полностью исчезает служение лицам. Не является исключением и личность монарха: служат, «короне», но не коронованной персоне, монархической идее, говоря языком социологии, институту монархии, но не живому обладателю соответствующего статуса.
Словом, формируется совершенно новая личность, у которой заслуги «на куртаге» (из франц. cour — двор и нем. Tag — день, приемный день при дворе):
На куртаге ему случилось обступиться;
Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;
Старик заохал, голос хрипкий;
Был высочайшею пожалован улыбкой;
Изволили смеяться; как же он?
Привстал, оправился, хотел отдать поклон,
Упал вдругорядь — уж нарочно,
А хохот пуще, он и в третий так же точно.
А? как по-вашему? по-нашему смышлен.
Упал он больно, встал здорово.
начинают вызывать откровенное презрение. «Служить бы рад, прислуживаться тошно»,— так, словами Чацкого мог бы сказать дворянин Нового времени.
Сохранив лучшее от рыцарской культуры, идеал личности продолжает жить в дворянской.
Сохраняется он и сегодня; и сегодня, отзываясь о ком-то как о рыцаре, мы даем ему самую высшую и лестную оценку. Но и сегодня в «рыцаре» мы видим только идеал, только смутную тоску по совершенству, но не действительность. Все это говорит о том, что наши представления о совершенстве и действительность не совпадают, что общественные реалии продолжают оставаться чем-то чужим и враждебным по отношению к индивиду.
Дворянство шпаги vs дворянство мантии
Читаю книгу о парижском парламенте в 1774-1789 гг. Не могу сказать, что она очень увлекает, хотя сюжет-то на самом деле чрезвычайно любопытный. Однако, есть в ней и довольно поучительные истории, одна из которых показалась мне достойной пересказа. Это описание одного судебного дела 1782 г., ставшего предметом рассмотрения парижского парламента (здесь следует на всякий случай пояснить, что парламент являлся верховным судебным органом, имевшим политические притязания, выражавшиеся в разнообразных ремонстрациях, протестах в связи с теми или иными действиями королевской власти, вынесении суждений о соответствии отдельных решений «духу конституции» королевства и т.п.).
Сторонами дела выступали граф де Моретон-Шабрийян и парламентский поверенный Перно-Дюплесси. 9 апреля 1782 г. в ночь открытия сезона в Комеди Франсез между этими людьми вспыхнула ссора. Перно-Дюплесси посчитал себя потерпевшей стороной и направил соответствующее обращение в суд, а после того, как не получил ожидаемого удовлетворения, подал апелляцию в парламент (т.е. в апелляционную инстанцию). Этот документ готовился под руководством прокурора, бывшего начальником Перно-Дюплесси. Язык обращения заслуживает внимания. Истец, гласило оно, «во всех отношениях честный человек, известный мягкостью манер и добрым нравом». Кроме того, во время инцидента его вид «соответствовал его сословию – с черным одеянием и длинными волосами». Тогда как его визави был «в розовом мундире, со шпагой и шляпой с перьями». А дальше произошло следующее.
Перно-Дюплесси занял своё место на балконе в Комеди Франсез. Однако, вскоре его досуг был прерван де Моретон-Шабрийяном, после чего между ними состоялся вот такой диалог:
Моретон-Шабрийян: Что вы здесь делаете? Убирайтесь немедленно!
Перно-Дюплесси: Сударь, я на своём месте.
Моретон-Шабрийян: Убирайтесь, говорю же вам.
Перно-Дюплесси: Сударь, я имею право находиться здесь за свои деньги как и всякий другой. Я заплатил за своё место и не намерен убираться. Я останусь.
Моретон-Шабрийян: Ё—-й голубок смеет сопротивляться! Ты каналья, негодяй! Я проучу тебя, чтобы ты знал, с кем имеешь дело. Ты отправишься за решётку. Я прослежу, чтобы ты провёл ночь в тюрьме.
Перно-Дюплесси: Этого не будет, сударь, уверяю вас.
Моретон-Шабрийян: Я господин граф де Шабрийян, капитан гвардии Месье, брата короля (т.е. графа Прованского – будущего Людовика XVIII, Г.К.). В моём праве здесь приказывать, я приказываю. Всё это по воле короля. В тюрьму, негодяй, в тюрьму, следуй за мной!
Перно-Дюплесси: Сударь, не имеет значения, кто вы, человек, подобный вам, не может заставить человека, подобного мне, провести ночь в тюрьме без какой-либо причины.
После этого обмена репликами (разумеется, в изложении истца) по приказу Моретона-Шабрийяна Перно-Дюплесси стащили с места и «закрыли» на 4,5 часа – т.е. на всё время представления в Комеди Франсез да ещё с солидным запасом.
В резюме по делу говорилось о том, что допрос свидетелей в целом подтвердил вышеизложенную версию событий, причём из свидетельских показаний следовало, что граф употребил выражение «Ё—-й голубок», как и ряд других не самых лестных характеристик типа «вор», «мошенник», «жулик» и т.п.
Моретон-Шабрийян, убедившись в том, что дело в суде имеет все шансы быть запущенным, стал испытывать серьёзные опасения из-за иска, поскольку он был составлен в подобных формулировках специально – чтобы вызвать симпатию у членов парламента. Поэтому незадачливый граф на первых слушаниях довольно неловко пытался объяснить, что он вовсе не верил, что имеет дело с судейским чиновником и, принимая во внимание «грубое поведение г-на Перно», Моретон-Шабрийян был уверен в том, что он не принадлежит к дворянству мантии, несмотря на одеяние. Именно в этом и ни в каком ином смысле не может быть воспринято уже упоминавшееся нами выше выражение про «голубка», если оно и впрямь ненароком сорвалось с уст Моретон-Шабрийяна! И уж во всяком случае ответчик максимально далек от того, чтобы не знать о надлежащем уважении к судейской корпорации, да-да.
В пояснении, подготовленном в защиту графа, довольно неуклюже заявлялось, что он всего лишь пытался занять своё место на балконе, но ему преградил путь Перно-Дюплесси. А когда Моретон-Шабрийян позвал гвардейцев, он вовсе не намеревался обвинить истца в воровстве и мошенничестве. И за волосы хватали его потому, что он, дескать, пытался раствориться в толпе. Оставалось надеяться, что судьи будут относиться к Моретон-Шабрийяну как к порывистому «молодому военному, которому принципы и предрассудки его сословия не внушили привычку умеренности».
Несколько членов парламента предприняли попытки посредничества, чтобы уладить дело миром, однако, Перно-Дюплесси был неумолим. Дело было не только в желании отомстить за унижение, но и в предсказуемо выигрышной позиции истца в сложившихся обстоятельствах. Суд не мог не воспринять это дело как относящееся ко всему дворянству мантии и тем самым всей «общественности». Настроение в суде (в том числе среди публики, собравшейся поглазеть на эту раскрученную историю) было настолько очевидно пристрастным, что Моретон-Шабрийяну с трудом удалось найти себе адвоката.
Как бы там ни было, дело завершилось довольно быстро в пользу истца. Ему присудили выплату 6000 ливров (немаленькая сумма!); помимо этого Моретон-Шабрийяна обязали публично заявить, что оскорблённое им лицо – это «человек честный и порядочный». Ну и ремарки ответчика о том, что он максимально далек от незнания о надлежащем уважении к судейской корпорации, также были включены в вердикт – видимо, чтобы подчеркнуть, что дело идёт не просто о споре между двумя частными лицами, а об интересах дворянства мантии как такового и, следовательно, «общественности». Всё это идеально соответствовало тому образу парижского парламента, который он создавал и пестовал – защитника корпоративных и общественных прав и чести от посягательств не только монархии, но и «аристократии» (в данном случае сведённой к дворянству шпаги – по преимуществу военному).
Означает ли эта история, что к концу Старого порядка дворянство мантии затоптало дворянство шпаги и полностью низвело его с пьедестала? – Не совсем. В 1784 г. возникло более громкое дело виконта де Ноэ. Оно имело некоторые сходства с предыдущим. Виконт де Ноэ был мэром Бордо, решившимся засадить в тюрьму гвардейца, который по приказу военного губернатора провинции – герцога де Ришельё – не пускал де Ноэ и других представителей муниципальных властей в бордосский театр (можно мимоходом сделать вывод, что в те годы визит в театр и занятие в нём определённых мест служили важным маркером социального статуса). Дело приняло нетривиальный оборот из-за того, что Ришельё был также маршалом, который обратился к другим маршалам королевства, воспринявшим подобные действия де Ноэ как посягательство на их прерогативы (т.е. выступили в роли членов собственной корпорации). Их совместное обращение к королю побудило последнего не только освободить заключённого под стражу гвардейца, но и отдать под суд самого де Ноэ – причём под суд военного трибунала (ему инкриминировали неподчинение и неуважение к вышестоящему командиру, т.е. Ришельё).
Подобное развитие событий сыграло для парижского парламента роль красной тряпки для быка. Де Ноэ апеллировал именно к парламенту Парижа, прекрасно понимая, как и Перно-Дюплесси, что его дело носит корпоративный характер. Но главным побудительным мотивом для парижского парламента занять активную позицию служило то, что военный трибунал представлял собой альтернативный суд, никак от парижских судейских не зависящий. А это было нетерпимо: объединение маршалов выступало бы как полностью самостоятельный орган, который был в состоянии, как демонстрировало дело де Ноэ, вовлечь в свою орбиту массу гражданских лиц на том основании, что они, очевидно, имели какие-то военные звания либо формально учитывались в этом качестве. Неудивительно, что парижский парламент подверг конкурирующую структуру шумным нападкам, обвиняя военных в узурпации королевского правосудия, своевольном ограничении свобод соотечественников и «непомерных претензиях». В подготовленных по этому поводу ремонстрациях маршалы обвинялись в том, что ещё в средневековые времена они пытались подменить собой гражданскую администрацию, и категорически утверждалось, что главные королевские судьи имели верховенство над всеми великими дворянами шпаги.
Подготовленные парламентом протесты были переданы Людовику XVI. В них безоговорочно провозглашался приоритет обычных судов над любыми военными трибуналами, а также утверждалось, что в Бордо всяческие «кастовые притязания» должны быть подчинены «корпоративным правам». Иначе «сила возьмёт верх над правом», «благородные господа окажутся обесчещены в трибунале маршалов», которые не могут являться дворянскими вождями, так как эта роль отведена только и исключительно королю, маршалы не имеют юрисдикции над дворянством мантии, которое во всех случаях имеет привилегию обращения в гражданские суды и т.п. Тем не менее, Людовик XVI отверг все эти заявления без малейших колебаний. И с этим господа из парижского парламента сделать ничего не могли: было ясно, что монарх при всех своих колебаниях в разных вопросах в этом конкретном на компромисс не пойдёт. Единственное, что парламент мог сделать (и сделал) – это занять пассивную позицию в отношении незаконно печатавшихся материалов о его мнении по делу с подробной аргументацией против военных и в пользу дворянства мантии.
Иными словами, парижский парламент как верховный орган дворянства мантии мог себе позволить небезуспешную конфронтацию с дворянством шпаги, но лишь тогда, когда последнее было разобщено с монархией. Тогда же, когда «аристократия» и монархия шли рука об руку, дела у судейских шли ни шатко, ни валко. Проблема состояла в том, что подобный альянс не был и не мог быть прочным. Исторически монархия никого не опасалась больше, чем представителей могучих дворянских семей. Да и эти последние во многом стремились в то время к тому, чтобы добиться от монархии гарантий своих привилегий и участия в делах управления государством. Никогда этот конфликт не был настолько выраженным, как во время Собрания Нотаблей через 3 года после дела де Ноэ, как и в весь период предреволюции (по терминологии Жана Эгре – 1787-1789 гг.). Но это уже другая история. Важно зафиксировать: конфликт между дворянством шпаги и дворянством мантии, а также их конфликты с монархией накануне Революции сыграли роль в ослаблении второго сословия и его неспособности координировать усилия с монархией на фоне наступления радикалов.