Что такое демократизация литературы
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Чапаева Л.Г.
Доктор филологических наук, доцент, профессор, Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА: ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Аннотация
В истории русского литературного языка демократизация является одним из ключевых процессов. Она осуществляется из определенных языковых источников, и для каждого исторического этапа их значимость различна. Различна и оценка этого процесса в разные исторические периоды, что связано с устойчивой оппозицией старого и нового в культуре и языке и отношением к новациям.
Ключевые слова: демократизация, просторечие, жаргонизмы, история языка, литературный язык.
Chapaeva L.G.
Doctor of philology, assosiate professor, professor, Moscow State Humanitarian University named after M. A. Sholokhov
DEMOCRATIZATION OF LITERARY LANGUAGE: HISTORICAL PARALLELS
Abstract
Democratization is one of they key processes in the history of standard Russian language. It issues from certain language sources and its significance varies from one phase of history to another. Appreciation of this process during various historical periods is different, too, owing to persistent confrontation between the new and the old within Russian culture and language.
Keywords: democratization, language of the people, slang? history of language, literary language.
Очевидно, что демократизация общества повлекла за собой и демократизацию языка. В связи с этим одни лингвисты говорят о «нервном срыве» языка, о языковой катастрофе. Другие придерживаются противоположного мнения. Почему столь различны оценки современного состояния? Как оцениваются процессы демократизации языка в диахроническом аспекте?
Понятие демократизации сформировалось в недрах истории русского литературного языка, которая носит не линейный характер, а представляет собой чередование периодов стабильности с периодами значительных изменений. Данная периодичность обусловливается преимущественно экстралингвистическими факторами: изменением состава социума, сменой культурно-идеологических установок, развитием литературного процесса и т.д. В истории России таких периодов несколько. Если не уходить вглубь веков, можно указать на период 30-40-х гг. XIX в., революции начала XX в., рубеж XX-XXI вв. В.М.Живов подчеркивает, что «язык меняется не в силу системных внутрилингвистических факторов (абстрактных «законов изменения»), а в результате взаимодействия различных социокультурных параметров его употребления» [3]. Язык и в его функционировании, и в его исторических изменениях непосредственно связан с социальной и культурной историей, и эта связь особенно заметна в эпохи исторических катаклизмов. Таким образом, в истории русского литературного языка демократизация является одним из ключевых процессов. Основной механизм демократизации связан с перемещением лексических элементов (жаргон, разговорные элементы, просторечие) из периферийных сфер языка в центр системы.
Сущность языковой демократизации и ее причины раскрыл еще Е.Д. Поливанов, который писал, что она выражается в «наиболее сильной нивелировке языка и упрощениях в нем», что объясняется «крупнейшим изменением контингента носителей (т.е. социального субстрата)» [6, 139]. По мнению А.Д.Швейцера и Л.Б.Никольского, языковая демократизация является не только тенденцией функционального, но и внутрисистемного развития [10, 112].
В целом демократизацию можно считать наиболее общим понятием для процессов «раскрепощения» языка, размывания границ между функциональными подсистемами, взаимодействия между литературным языком и внелитературными элементами, процессов жаргонизации, либерализации, расшатывания традиционной нормы, о чем писали и пишут разные исследователи (Г. О. Винокур, В. В. Виноградов, А. И. Горшков, А. И. Ефимов, Е. Г. Ковалевская, В. Г. Костомаров, Л. П. Крысин, Г. Н. Скляревская, Т. Б. Трошева, С. В. Чернова).
Итак, демократизация литературного языка осуществляется из определенных языковых источников и функциональных сфер, и для каждого исторического этапа их значимость различна. Для XVIII-XIX веков актуальна национализация языка в отталкивании от книжного церковнославянского, поэтому главными источниками демократизации стали просторечие, диалекты и в меньшей степени социальные и профессиональные жаргоны. Диахронические вехи демократизации в отечественной лингвистике оцениваются весьма положительно как обогащение и развитие языка, расширение его узкосословных границ, движение к общенациональному статусу. «К 30-40-м годам образуются новые, более демократические нормы (курсив мой. – Л.Ч.) литературного выражения», ‒ писал В.В.Виноградов [1, 56]. «Растущая демократизация литературного языка имела своим следствием постепенное внедрение необходимых или удачно (курсив мой. – Л.Ч.) примененных областных крестьянских слов и выражений в общий язык (например, наклевываться – о деле; огулом; прикорнуть; осечься; мямлить и др.)» [1, 57]. Тенденции демократизации литературного языка в диахроническом аспекте характеризуются как «живые» и перспективные. Положительная оценка демократических процессов, так сказать, с временной дистанции соотносится и с расстановкой идеологических сил 30-40-х гг., когда сторонники «старины» и «новизны» полярно оценивали проникновение диалектных и просторечных слов в литературный язык.
Одобрение вызывают и те процессы в литературном языке, которые протекают во второй половине XIX в.: «Русская художественная литература питалась соками народного творчества, народного языка и народной поэзии. В демократических стилях газетной и публицистической речи второй половины XIX ‒ начала XX в. также продолжал развиваться процесс расширения литературного языка в сторону устной городской и деревенской речи. В произведениях Л. Толстого с 70-80-х годов крестьянская речь служила стилистической опорой его языка» [1, 60-61]. Правда, в это время «народная речь» становится не главным источником демократизации: преобладают жаргонно-профессиональные элементы. Тем не менее, считается, что литературный язык быстро ассимилирует и расширяет значения попадающих в него форм экспрессивно-жаргонной речи (например, В.В.Виноградов приводит примеры из воровского арго: валять дурака, тянуть волынку и др.; из актерского арго: этот номер не пройдет, задать бенефис и т. п.; из арго музыкантов: играть первую скрипку, попасть в тон, сбавить тон и др.).
Резкий сдвиг в русском языке произошел в эпоху социалистической революции, когда «современный литературный язык усваивает новые (как русские, так и западноевропейские) слова и обороты, вызванные к жизни советской действительностью ‒ строительством новой жизни на социалистических началах». [1, 63]. Отмечается как положительный и обратный процесс: влияние нормативной традиции на «окультуривание» демократических масс, коренное изменение норм их разговорной речи, сближение их с общим разговорным языком советской интеллигенции.
Но к 1930-м годам ситуация меняется. Новый язык и новые символы эпохи созданы, разрыв со старой традицией продемонстрирован, должен наступить новый этап: закрепление и стабилизация сложившихся в процессе узуса норм (в частности, лексических). Процесс стабилизации сопровождается «очищением» неосвоенных в полной мере элементов, вульгаризмов, жаргонизмов и явных диалектизмов. Усиливаются охранительные пуристические тенденции, т.е. негативное отношение к результатам демократизации. В 1939 г. в докладе «Язык писателя и норма» Г.О. Винокур с тревогой говорил, что литературный язык начал расползаться в социальном пространстве, стихия диалектной речи хлынула в литературу, захватывая не только речь персонажей, но и авторское повествование. Сейчас, по мнению многих лингвистов, ситуация повторяется, но место диалектов заняли жаргоны.
Конец 1980-х — 1990-х гг. ‒ эпоха нового социального и культурного катаклизма, новое стремление дискредитировать «старину», под которой теперь подразумевается советское прошлое. Ситуация почти революционная, и в языке наблюдаются сходные процессы: широкое и бесконтрольное употребление вульгаризмов, жаргонизмов, обсценной лексики, нарушение правил сочетаемости, даже орфографии. В отречении «от старого мира» новое видится в ориентации на западную культуру. Смена жизненных и идеологических установок, образа жизни, освоение новых предметов быта влекут за собой волну заимствований как способ отказа от национальной архаики, консервирующей культуру и язык. Параллелизм напрашивается не только с периодом революций начала XX в., но и более ранних эпох: в 30-40-х гг. XIX века та же жажда нового, жажда свободы хотя бы в художественном творчестве нашла отражение в том, что западники с энтузиазмом воспринимали не только языковое творчество авторов физиологических очерков с потоком диалектизмов и жаргонизмов, но и «птичий язык» новых идеологов, насыщенный иноязычной лексикой. Здесь, правда, необходимо уточнить, что заимствования в процесс демократизации языка включают некоторые исследователи-синхронисты. И если для исторических периодов иноязычные заимствования и проникновение элементов народного языка формируют разные векторы языкового развития (разные источники, разные функциональные роли), то для нынешней языковой ситуации объединение столь разных лексических потоков имеет под собой основания: жаргоны современных социальных групп насыщены разнотипными заимствованиями, которые из узкопрофессиональной сферы и именно в разговорной форме проникают в литературный язык. Понятие «народ» (demos) или, по выражению Г. Н. Скляревской, «широкие слои населения», наполняется новым смыслом: это уже не столько рабоче-крестьянские массы, сколько городское население молодого и среднего возраста, ориентированное на повышение своего социального, образовательного, интеллектуального, профессионального статуса. В связи с этим процесс демократизации языка обусловлен не только традиционными источниками (активностью разговорных и жаргонных лексических средств), но и новым полноценным источником ‒ стилистически освоенными англицизмами. Данные стилистически сниженные элементы становятся стилеобразующими в языке массовой художественной литературы и современной прессы [см.: 7].
Определенная стабилизация социальных процессов в последнее время порождает активизацию двух естественных проявлений языковой рефлексии: с одной стороны, боязнь «порчи» языка, стремление остановить и стабилизировать языковую ситуацию, включить охранительные механизмы, а с другой – допустить спонтанность развития русского языка с опорой на идею саморазвивающейся и саморегулирующейся системы языка, которая естественным образом освободится от избыточности немотивированных жаргонизмов и заимствований.
«Специалисты считают, что в настоящее время хороший русский язык нельзя сыскать и в книжках, издаваемых в России, что дает почву для серьезного беспокойства о судьбе “великого и могучего”. Передачи радио и телевидения, пресса страны перенасыщены псевдонародным просторечием, понятиями, почерпнутыми из “русской фени”, специфическими молодежными сленгами, осваиваемыми и распространяемыми журналистами, артистами, писателями, депутатами, что в целом выдается за образцы “демократизацию языка”. В действительности же речь идет о массовой потере так называемого искусства “переключать регистры” – умения быстро сориентироваться в том, что, где, как и когда можно сказать то или иное… “Нам дан во владение самый богатый, меткий, могучий и поистине волшебный русский язык” – писал К. Паустовский. Этот язык, по мнению А. Куприна, “в умелых руках и опытных устах ‒ красив, певуч, выразителен, гибок, послушен, ловок и вместителен”. Его защита и развитие – дело государственной важности, общенародное дело» ‒ пишет М.А.Мунтян [5].
В других выступлениях говорится о том, что неумеренное употребление жаргонизмов, как и других нелитературных элементов, расшатывает литературную норму, противоречит литературному стандарту, резко снижает качество речи, оказывает дурное влияние на языковые вкусы читателей. При этом признается, что демократизация литературного языка, понимаемая как его расширение, это процесс естественный, оправданный, прогрессивный. Но использование нелитературных элементов должно быть мотивированным – прежде всего стилистическим заданием.
Ю.Н.Караулов по поводу «порчи» русского языка придерживается иного мнения: опасения в профессиональной интеллигентной среде беспочвенны, считает ученый. К русскому языку это не имеет отношения, поскольку свидетельствует лишь о недостаточной образованности его носителей. Сам же язык в настоящее время получил мощный стимул для своего развития. И наиболее заметными и яркими оказались процессы в лексике и фразеологии, т.е. в том ярусе языковой системы, который всегда «находился на переднем крае», где новое оказывалось мгновенным откликом на процессы, протекающие в жизни самого общества.
Если вспомнить о 30-40-х гг. XIX в., то результаты процесса демократизации оказались не столь очевидны, как ожидалось. Как уже говорилось, просторечная лексика из речи городских ремесленников, мещан, купцов, крестьян, активно проникает в произведения «натуральной школы». Но результат полного освоения этой лексики достаточно скромен: незначительная часть слов пережила нейтрализацию, большая же если и входит в современный словарь, сохраняет стилистические пометы, т.е. остается за пределами литературной нормы и если и используется, то в языке художественной литературы. И именно В.В.Виноградов, так положительно оценивший сам процесс демократизации русского языка, заметил, что «по мере того как литературный язык в 40-50-е годы теснее сближается со стилями живой речи, с разными профессиональными диалектами города, грамматика нормальной литературной речи становится все более книжной… В русском литературном языке с 30-40-х гг. усиливается регулирующее влияние книжной грамматической традиции» [2, 372]. И если иметь в виду, что под демократизацией понимается «приближение чего-либо к вкусам, оценкам, образу мыслей и т.п. широких слоев населения» [9, 157], становится совершенно очевидным, что приближения литературного языка к народному не происходит. Дистанция между литературным и народным языками к концу XIX в. возрастает.
Сходные процессы мы наблюдаем и в период демократизации русского языка 30-х гг. XX в., о чем уже говорилось. Часть жаргонизмов и заимствований исчезла без следа, а часть так и осталась за пределами литературного языка (в Словаре Д.Н.Ушакова многие из них получили особые пометы: простореч., из воровского арго, вульг.).
Казалось бы, сходные «результаты» демократизации русского литературного языка следует предполагать и на современном этапе. Г.Я.Солганик в одном из интервью говорит: «То, что часть лингвистов считают негативом и даже порчей литературного языка, на самом деле – следствие закономерностей его развития.
Частично идет процесс упрощения, частично – нивелирования, но в целом происходит расширение рамок литературного языка, а мусор постепенно выметается из речи, как всякий мусор. но образовывать людей надо. Все вместе взятые стилевые потоки, включая англицизмы, жаргоны и просторечия, сильно влияют на новую литературную норму. Но это не порча языка. Это последствия демократизации русской речи» [8].
Процесс демократизации характеризует развитие русского литературного языка «переходных» исторических эпох и репрезентирует следующие основополагающие признаки: периодичность, универсальность, историчность. И именно эта периодичность, своеобразная спираль развития литературного языка внушает некоторый оптимизм.
Главная тема современности
О том новом, что принесла советская литература, можно написать много. Мы остановимся лишь на одной теме – теме свободного творческого труда. Новый герой – человек свободного труда и его вдохновенное – для счастья человечества! – дело полновластно вошли в литературу, заняли в ней центральное место. И если окинуть взглядом все то огромное количество произведений нашей литературы, посвященных труду и созиданию, – от первых стихов и очерков, печатавшихся на серой и грубой бумаге времен гражданской войны, до книг самого последнего времени, – видишь и путь отважных поисков художников и правдивую картину роста личности трудового человека в новом обществе.
То, что достигнуто советской литературой в изображении человека труда и его идеала, – есть принципиальное эстетическое завоевание всемирно-исторического значения. В нем нашли свое реальное воплощение вековые прогрессивные тенденции всей литературы.
Демократизация литературы выражалась прежде всего в сближении с действительностью, в том, что искусство все в большей и большей степени начинало служить общественным интересам, причем не только господствующих классов, а и демократических кругов общества. Меняется круг идей и тем, поднимаемых художественными произведениями, – в них все сильнее проступают проблемы жизни народа, трудовых масс. Происходит смена героев: рыцарей, королей, волшебников, святых, дворян начинают теснить сначала буржуа, затем разночинцы-интеллигенты, наконец крестьяне и рабочие. В рядах самих писателей появляются новые люди-художники из народа; вместе с тем «выламываются» из своего класса и переходят на позиции трудовых масс литераторы из паразитических слоев общества. Даже в области художественной формы мы видим воздействие этой тенденции, – не случайно роман – самый доступный и самый читаемый широчайшими массами жанр – стремительно завоевывает в XIX веке первенство в литературе и прочно удерживает его и поныне. Наконец, крайне существенно то, что литература обращается ко все возрастающему контингенту читателей, и этот демократический читатель предъявляет свои требования к искусству. Тенденция демократизации прокладывает себе путь в борьбе с антинародными течениями, ее развитие неодинаково в различных странах и на каждом историческом этапе. Однако при всей противоречивости, при всех частных отклонениях общий процесс демократизации свойствен – пусть и в различной степени – всем национальным литературам, он – явление мировое, выражает общую тенденцию исторического развития общества.
Один из важнейших результатов демократизации – приход в литературу героя-труженика. Жизнь, труд, страдания угнетенной личности стали предметом искусства. Когда в середине XIX века английский романист Теккерей задавался вопросом, на который подразумевался отрицательный ответ: «Смогли ли бы мы переварить рассказ, где с реальными подробностями описывается жизнь деревенских простолюдинов, получающих по полтора шиллинга в день?»- то это было уже до известной степени анахронизмом. Да, были читатели из паразитических слоев общества, которые не могли примириться с появлением нового героя в литературе. Но ход истории нельзя было остановить. Уже был новый демократический читатель, который не только смог «переварить» подобные рассказы, но и настоятельно требовал их.
Литература смело показала: в обществе, построенном на эксплуатации человека человеком, труд-проклятье, уродующее людей физически и нравственно. Но и в самой мрачности воссозданной искусством картины, в безмерном страдании труженика, изображенном писателем, нельзя не видеть огромного прогрессивного завоевания: литература вторглась в важнейшую сферу жизнедеятельности людей, вынесла беспощадный приговор эксплуататорскому строю.
Труд был и остается проклятьем в обществе, где господствуют дармоеды, но он вместе с тем могучая революционирующая сила, основа прогресса общества. Классическим примером своеобразного художественного решения проблемы был роман Дефо. Из всех частей «Робинзона Крузо» подлинной поэзией обладает лишь та, где герой единоборствует с природой на необитаемом острове. Лишь освободив дело своего героя от реальных противоречий буржуазного строя, от всей житейской грязи, оставив Робинзона один на один с природой, дав ему в помощь весь «чистый» коллективный опыт общества (те орудия, что взяты с разбитого корабля, собственные знания и трудовые навыки героя), Дефо смог создать поэтичный и вдохновенный гимн силе человеческого труда.
Стремление художников воплотить не только мрачную античеловеческую сторону труда в эксплуататорском обществе, но и то светлое, что заключено в человеческом деянии, пусть и придавленном гнетом, имело под собой жизненную основу. Об этом хорошо сказал Горький: «…и раньше, при условиях подневольного и нередко бессмысленного труда, рабочий все-таки мог и умел работать с тем пламенным наслаждением, которое называется «пафосом творчества» и может быть выражено во всем, что делает человек: делает ли он посуду, мебель, машины, картины, книги». Незабываемы полные светлой поэзии строки стихов Кольцова или Некрасова о крестьянском труде, знаменитая сцена косьбы в «Анне Карениной», образ непобедимого весельчака и труженика Кола Брюньона, страницы других произведений, где запечатлены пробивавшиеся сквозь грязь жизни ростки творчества трудовых людей.
Сама жизнь, ход истории общества «подвели» литературу вплотную к изображению человека труда и его дела. Вместе с тем действительность буржуазного строя столкнула художника с трагическим противоречием между исторически-прогрессивным смыслом труда и реальными обстоятельствами тяжкой жизни эксплуатируемого капиталом труженика.. Где выход из тупика.
«Хозяин тот, кто трудится!»- с этим гордым лозунгом выступил перед человечеством более полувека назад герой горьковских книг – русский рабочий революционер, поставивший всей целью своей жизни освободить и преобразить мир на началах подлинной справедливости.
В книгах Горького люди погружены в жизнь, предстают в разнообразнейших связях и взаимоотношениях противоречивого процесса действительности. Перед читателями развертывается богатейшая галерея хищников и угнетателей, раскрывается их социальная природа. Огромно число людей труда в произведениях Горького – тут и раздавленные гнетом, потерявшие человеческий облик, отчаявшиеся, опустившиеся на дно, и стихийные бунтари, и самозабвенные умельцы, чей талант погибал средь «свинцовой скуки жизни»… Никто до Горького не изображал с такой реалистической силой мир угнетателей и угнетенных; никто не показал так ярко всю глубину страданий трудового человека. Однако не только сочувствие униженным прозвучало в его книгах, но и трубная весть о надвигающейся революции, неизбежной и необходимой. Впервые во всем блеске высокого искусства сыны пролетариата выступили как единственная надежда человечества на избавление от векового гнета. Люди труда, революционеры, герои Горького способны повернуть жизнь, освободить труд – и тогда люди начнут жить настоящей жизнью.
Октябрьская революция открыла новую эру в истории человечества во всех областях жизни, в литературе в частности.
Литература нового мира призвана говорить людям правду об их жизни, и поэтому она обратилась к реализму. Советские писатели вооружены марксистско-ленинским мировоззрением, позволяющим понять истинный ход исторического процесса, они открыто стали на сторону народа и Коммунистической партии, их творческий метод современный реализм, оплодотворенный марксистским мировоззрением, – социалистический реализм. Социалистическое искусство принадлежит и служит народу, народность – высший критерий художественного произведения, жизнь и борьба народа вот главное содержание книг советских писателей.
Еще только раннее утро социализма вставало над страной, вокруг пылали фронты гражданской войны, когда в 1918 году в глухом Весьегонском уезде вышла небольшая книжка «Год с винтовкой и плугом» А. Тодорского. Автор не был литератором-профессионалом. Он был рядовой практик, коммунист-строитель молодой советской власти. Его книга- первая из записок «бывалых людей», массовое появление которых впоследствии стало замечательным фактом социалистической культуры, поднявшей к творчеству «наинижайшие низы». «Год с винтовкой и плугом»- бесхитростный, правдивый и одновременно удивительно задушевный, волнующий рассказ о первых шагах советской власти в одном из «медвежьих углов» бывшей царской России. И с какой уверенностью в будущем звучали написанные в бурном 1918 году строки: «Мы первые дровосеки, прорубающие прогалину в дремучем лесу… Впереди будет много жарких схваток с теми, против кого мы восстали, кому мы гордо и смело крикнули: «Мы не рабы». Выйдем ли мы победителями? Да, товарищи! Победа будет за нами!»
В очерках А. Тодорского, А. Серафимовича, в газетных корреспонденциях были запечатлены первые шаги созидательной деятельности свободных тружеников. В первые годы революции новая проза не знала романов и повестей, очерк был ее первым жанром. Зато бурно расцвела поэзия.
Из рядов рабочего класса вышла целая плеяда поэтов. Большинство из них начинало свой литературный труд еще в дооктябрьской «Правде», их поддерживала на первых порах дружеская рука Горького. В строках их стихов было подчас немало наивного, неумелого, неуклюжего, проскальзывали и ноты, заимствованные с чужого голоса; на творчестве отдельных поэтов пагубно сказались псевдомарксистские идеи известных вульгаризаторов, присвоивших себе права руководителей так называемой «пролетарской культуры». Но за всеми этими «издержками» нельзя не ощутить огненного дыхания революции, могучего оптимизма свободного человека труда, так явственно звучащего в стихах. Тут много декларативности, но она не всегда дурна, поэты с первых лет революции писали о вдохновенных перспективах грядущего, открывшихся им с перевала истории. «Это мы, это мы вскинем сегодня к Грядущему мост!»- восклицал С. Обрадович. Ему вторил В. Александровский: «Я всеобъемлющий, чье имя – Пролетарий, идущий к новым солнцам и мирам». Они писали о Труде с большой буквы, стремились передать его «вселенский», исполинский размах; «Мы в шахтовых туннелях Глухую грудь земли, Чтоб кровью закипела, До сердца просверлим» (М. Герасимов).
Поэзия Маяковского – энциклопедия мыслей и чувств, рожденных великой революционной эпохой. Для него не существовало деления тем на «высокие» и «низкие» – деяния созидателей первого в мире государства свободных тружеников выступили у Маяковского озаренные светом высочайшей поэзии. «Сто томов партийных книжек» Маяковского – бесценная сокровищница дерзновенных экспериментов и исканий в создании новой поэзии, всецело, «до самого последнего листка» отданной трудовому народу. Еще в «Мистерии-Буфф» изображена заветная «обетованная земля» социализма, где труд – вершина мира и трудовой человек – хозяин жизни. А за то, чтобы эта обетованная земля будущего стала «весомой, грубой, зримой», повседневно сражалась поэзия Маяковского. Он писал чеканные строки о рабочих Курска, добывших первую руду, и о производительности труда, о борьбе за урожай и о социалистическом соревновании, о новых чувствах строителей социализма и об обывательской паразитический дряни, путающейся в ногах… В коротких газетных стихах на «злобу дня» и в монументальных поэмах, воплотивших величие эпохи, гремит призывная и могучая музыка созидания нового мира. Последнее, что задумал Маяковский, была поэма о Пятилетке, два вступления к которой (одно в отрывках) широко известны. «О замысле всей поэмы – ничего не известно», – говорится в книге В. Катаняна «Маяковский. Литературная хроника». Вспомним, однако, что в 1928 – 1929 годах появляется серия рассказов в стихах рядовых строителей пятилетки («Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», «Рассказ рабочего Ивана Катушкина о приобретении одного чемодана», «Рассказ Хренова о Кузнецстрое и о людях Кузнецка»), представляющая несомненно новое явление в творчестве поэта. Главное в нем – стремление создать объективизированный образ современника, нового, советского рабочего. Не только широкие горизонты эпической картины, не только показ эпохи через мироощущение лирического героя, но и создание образа свободного труженика, рядового созидателя, раскрывающегося в «самодействии», – вот характерная тенденция поэзии Маяковского последнего периода жизни. Не должна ли эта тенденция стать основой будущей поэмы? Это, конечно, догадка, подтверждаемая, однако, и свидетельствами близких друзей поэта (например, С. Кирсанова). Но если замысел поэмы о пятилетке требует еще уточнения, то новаторское значение «рассказов» в стихах – бесспорно.
Очерк был первым разведчиком темы свободного труда. Поэзия передала пафос и красоту социалистического деяния, высокое волнение чувств и помыслов труженика-творца. Настало время и «тяжелой артиллерии» литературы – романа.
Молодая проза, рождавшаяся в 20-е годы, естественно, прежде всего обратилась к только что пережитому – революции и гражданской войне.
Нелегко было разобраться художнику в жестком и контрастном свете утра нового общества, в том его периоде, что вошел в историю под названием НЭПа. Новое пробивало себе путь в жестоких схватках со старым, за которым стояла страшная сила привычек. Потому-то среди книг о современности в 20-е годы были произведения смутные, полные шатаний мысли, были и откровенно враждебные народу. Тем разительнее было значение произведений о жизни 20-х годов, проникнутых глубокой верой в превращение «России нэповской в Россию социалистическую», исполненных боевого наступательного духа. Принципиально важен был успех «Цемента» Ф. Гладкова и ряда родственных ему книг.
Он был романтичен, этот первый роман о созидании, причем страстно и воинственно романтичен. Все в нем – крупно, контрастно, исполнено высшего накала страстей (именно страстей, а не чувств!), столкновения характеров предельно заострены. Для Чумалова – новая экономическая политика это «бей черта по зубам хозяйственным строительством». Рабочий класс – «цемент – крепкая связь». Чума-лов не спорит – он сражается за завод. Возрождение завода – это не только и не столько хозяйственная проблема, это общечеловеческая проблема, все силы героев устремлены на уничтожение «застойного беструсия». В романтизированной вдохновенной картине раскрывается великий гуманистический смысл революции и тяжелых жертв в гражданской войне – кровь пролита ради освобождения благородных созидательных сил. «Цемент» много дал и читателям и литературе, ибо показал богатство коллизий, конфликтов, высоких душевных порывов, истинно человеческой красоты и драматизма, таящихся в теме свободного труда.
Эпоха пятилеток, бурного наступления социализма по всему фронту, размаха строительства, охватившего всю страну, до самых глухих ее уголков, коллективизации, – это время в литературе, когда тема созидания, творчества по праву занимает центральное место, к ней обращаются и очеркисты, и поэты, и драматурги, и прозаики. Изменился весь ритм жизни народа, страна как бы ринулась вперед, стремясь в кратчайший срок преодолеть свою отсталость. Социализм из далекой цели становился близью, он наступал, он побеждал. Пришла пора, когда мир свободного труда, накопив силы, бросил вызов капитализму: «догоним и перегоним!» Родилось движение энтузиастов – соревнование и ударничество, оно захватило миллионы. Прошло несколько лет – и вспыхнуло новое движение людей, овладевших техникой, культурой, знаниями, движение новаторов производства. Очеркистов упрекали за штамп – «год назад тут была степь». Они могли сказать в свое оправдание: действительно, в десятках и сотнях мест год назад была степь, тайга, глухомань, край непуганных птиц, а теперь стояли новые города, гигантские электростанции, заводы…
Если когда-нибудь напишут книгу о психологии писателей советской эпохи, то одни из увлекательнейших страниц в ней будут посвящены знаменательному перелому в литературной жизни на рубеже 20-х и 30-х годов. Десятки писателей покинули привычное бытие в своих кабинетах, в литературных клубах и вновь отправились «в люди», в жизнь, поехали на стройки, в колхозы, в кипящую гущу всенародного созидания. Многие из них не ограничились ролью «наблюдающих и изучающих», а стали участниками героических дел народа. И как благотворен, сколько здоровья в литературную среду внес этот поворот к жизни! Одна за другой рождались горячие, страстные книги-бойцы, остро талантливые, в ряде случаев воистину книги-открытия, в которых было самое главное в искусстве – свежее дыхание самой жизни. Глубоко закономерно, что центральной мыслью главного доклада на I Всесоюзном съезде писателей стал призыв к художникам слова – показать изумительнейшую красоту деяния.
Множество великолепных по смелости замысла творческих начинаний родилось в то время. И огромна заслуга Горького, с юношеским жаром и неутомимостью выступившего инициатором и вдохновителем ряда славных дел. В этом же номере «Вопросов литературы» публикуются материалы и статья, относящиеся к одному из замечательных горьковских начинаний – «Истории фабрик и заводов». Характерно для тех лет появление целой серии книг – записок бывалых людей: рабочих, колхозников, инженеров, ученых, летчиков – практиков социалистического дела. Горький всячески поддерживал эту серию, видя в ней одно из средств воспитания в массах трудящихся отношения к труду как к этическому идеалу нового общества. Основанный Горьким журнал «Наши достижения» стал подлинной лабораторией советского очерка, посвященного социалистическому созиданию.
Общий тон литературы 30-х годов – поэтизация труда и творчества. Тема труда прямо-таки ворвалась в драматургию – так страстно-полемично утверждали авторы пьес право на приоритет своих героев – энтузиастов социалистического дела. А в каком богатстве форм это претворялось – ив углубленно-психологических пьесах А. Афиногенова, и в народно-героических драмах Н. Погодина, и в жизнерадостных комедиях В. Гусева… Сложился новый в литературе жанр – научно-художественной прозы, блестящими представителями которой выступили такие мастера «высокой словесной техники», по выражению Горького, как М. Ильин, К. Паустовский, М. Пришвин.
Особенно же важные завоевания были сделаны в области повести и романа. Сколько здесь дерзаний, поисков, открытий, исключительного богатства художественных решений! Вспомним хотя бы романы и повести о первой пятилетке, написанные в первой половине 30-х годов. Они далеко не безупречны, подчас новый жизненный материал «не давался» художникам; иные страницы – горячий репортаж, иные – неожиданно превращаются в цитаты из технических статей или партийных документов… Это романы-поиски, не все найденное оказалось долговечным. Можно за многое критиковать эти книги, но их никак не упрекнешь в серости, шаблонности, эпигонстве в поверхностном иллюстраторстве. Они – страстны, свежи по мысли и форме, нисколько не повторяют друг друга, как то и должно быть с произведениями истинного искусства.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.